Эдвард ехал по пустым улицам Кингскросса. Окна «пежо» были закрыты, кондиционер настроен на ледяной холод. На дороге возле «Макдоналдса» лежал раздувшийся, почерневший труп, наполовину прикрытый цветной картонной фигурой — рекламой «Карамель Мак-Клири». Человек, накрывший покойника, вероятно, хотел придать смерти некий глянец, но только добавил ей унизительности. Эдвард впервые видел труп на улице и был потрясен. Это значило, что городские службы больше не справляются с работой или что людям становится все равно. Большинство людей забивалось в свои личные уголки; жители покорно ждали смерти и не выходили на улицу, хотя на домах и не было запрещающих красных крестов.
Бацилла чумы приспособилась к новым условиям и стала опасней. Она не вызывала, как прежде, распухания лимфоузлов на шее, в подмышках или в паху. Она проникала прямо в легкие, и они очень скоро наполнялись гноем и жидкостью. Смерть наступала от удушья и разрушительного внутреннего кровоизлияния. Вакцина оказалась почти бесполезной. Тетрациклин и стрептомицин — некогда сильные антибиотики для борьбы с чумой — тоже не справлялись с новым, устойчивым штаммом. Все, что мог человек, — это сжигать и дезинфицировать. В городе воняло дымом и карболкой, но это было лучше, чем запах смерти. Лето стояло жаркое, и из каждого дома сочилось зловоние разлагающейся плоти.
Эдварду сделали прививку в колледже. Джилл обвиняла его в том, что он вовремя не привил сына. Сэм умер, когда ему было четыре месяца. Его колыбелька стояла у открытого окна. Родители могли только предполагать, что крысы вошли в комнату в поисках еды и зараженные блохи перепрыгнули с животных в пакет с детским питанием. Бледная кожа ребенка почернела от некроза, прежде чем загруженные работой врачи из университетской больницы могли приехать и взглянуть на него. У Джилл быстро развилась фобия на микробы, и через несколько недель братья забрали ее к себе.
Эдвард ушел из колледжа. Он понимал, что сейчас стоило остаться, потому что студентов-биологов привлекли к спешному поиску более мощного оружия для борьбы с чумой. Но Эдвард не мог увлечь себя работой: он недавно видел, как его дитя умирало в этом самом здании.
Он запоздало удивлялся, почему не убежал из города, как многие другие. В деревнях было безопаснее, но оказалось очень трудно решиться и покинуть город, в котором родился. Эдвард был словно загипнотизирован медленным вымиранием жителей. Жуткое спокойствие окутало даже самые многолюдные районы. Не было туристов: никто не хотел лететь в Британию. Люди стали бояться общения и тем более — связей с заграницей. «Коровье бешенство по сравнению с этим было пикником», — с угрюмым смешком подумал Эдвард.
Его небольшая машина миновала Аппер-стрит и направилась в сторону Шордитча. На отливающую золотом поверхность дороги ложились длинные тени. По Сити-роуд, как снежная пурга, катились газеты, усиливая чувство опустошенности. Эдвард крутил руль, глядя, нет ли вокруг пешеходов. Теперь он думал о них как о выживших братьях по несчастью. Машин на дороге почти не было, и он очень удивился, когда увидел идущий по маршруту автобус. На Олд-стрит и Питфилд-стрит у двери закрытого супермаркета колыхалась то и дело меняющая очертания масса. Лоснящиеся черные крысы разбегались в разные стороны из-под колес машины Эдварда. Невозможно их раздавить, как бы ты быстро ни ехал.
Теперь крыс было больше, чем людей, — примерно три на каждого мужчину, женщину и ребенка, и соотношение росло в их пользу. Звери с каждым днем становились более дерзкими и все наглее захватывали жизненное пространство. Говорили, что в таком многолюдном городе, как Лондон, невозможно оказаться от крысы дальше чем на пятнадцать футов. Ученые предупреждали, что как только расстояние между грызунами и человеком сократится до семи футов, возникнут идеальные условия для заражения чумой. Блохи,
Огромное черное пятно мерцало на дороге, как пленка вскипающего моторного масла, разделялось и исчезало между зданиями. Не понимая, что делает, Эдвард так вцепился в скользкий от пота руль, что ногти врезались в ладони.