Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

«Доброе лицо; похоже, она любит детей», — вот что рассказала свидетельница А, отдавшая своего ребенка и заплатившая деньги агентству по усыновлению миссис Винн. Агентство состояло из многочисленных абонентских ящиков и одной женщины с саквояжем.

— Которая была серийным убийцей. «Избиение младенцев», «Превзошла самого Ирода в жестокости», — зачитывает он отрывки из другой газеты. — А я-то думал, шумиха в прессе — это современное явление.

— Если она и правда была серийным убийцей. Ты не забыл: оправдана за недостаточностью улик.

— Тогда что же она делала с этими детьми?

Вопрос повисает в воздухе. Он вытаскивает карикатуру, на которой изображена похожая на ведьму старая карга с вишенками на шляпе, швыряющая младенца с причала.

— Посмотри на эти документы, — говорит она. — Отметки о рождениях — пятый, шестой ребенок. «Придавленные во сне» младенцы, что бы это ни означало. Малыши, найденные на пороге церкви. В прошлом это была совсем другая страна.

— Не хотел бы я там жить.

— Даже если бы тогда мы могли усыновить целую дюжину или даже больше, было бы желание? Никто ведь не хотел незаконнорожденных, особенно если их и так было слишком много…

— Пошли. — Он встает. — Не уверен, что я смогу еще сколько-нибудь здесь просидеть.

Вернувшись домой, она отправляется во флигель, бродит там, пытаясь представить себе черное пальто, шляпу с вишенками, и, в конце концов, опять залезает в пролом и выкапывает новые куклы. Он прикатывает тачку, доверху наполняет ее находками и отвозит во двор. После всего того, что они узнали, кажется кощунством просто свалить игрушки на кирпичи или бетонную дорожку, поэтому он стелет на дно ванны старое одеяло и бережно складывает добычу туда. Потом возвращается, чтобы помочь с раскопками.

Много часов спустя, совершенно изможденные и очень грязные, они сидят на ступеньках заднего крыльца и по очереди отпивают из бутылки бренди. Лунный свет заливает их лица и ванну, наполненную маленькими белыми фигурками, — головки повернуты в сторону дома, темные нарисованные глазки наблюдают. Очень тихо, на улице почти нет машин, но в воздухе что-то безостановочно движется, словно перед глазами летают сотни мотыльков, которых можно заметить лишь краем глаза. Они ускользают из поля зрения, если попытаться посмотреть на них прямо.

— Ты видишь? — шепчет она.

— Нет. Смотри, — шепчет он в ответ.

Содержимое ванны бурлит, куклы вываливаются на бетон и разбиваются с жалобным звоном, словно капли дождя. Они все продолжают падать, дождь превращается в настоящий ливень. Оставшиеся игрушки странным образом преображаются, теперь это пухлощекие ползунки, которые неуклюже ковыляют по краю и падают, присоединяясь к остальным. Куклы-дети, более высокие и стройные, играют, возятся, дерутся и тоже валятся вниз. Группа кукол-мальчиков изображает солдат, они маршируют, перешагивая через своих товарищей; становятся выше и тоньше, вырастают, превращаются во взрослых кукол-мужчин: квадратные спины и бока, нарисованные усы. Солдаты собираются в батальон, а потом, словно по команде «Левой, левой, раз, два, три!», не нарушая строя, перебираются через стенку ванны, падают и разбиваются. Пауза. Появляются две куклы-медсестры с носилками, на которых лежит «больной», руки беспомощно свисают и раскачиваются. Они перекидывают его через бортик и возвращаются к шевелящейся куче за следующим пациентом, потом за следующим. К ним присоединяются другие медсестры, чтобы помочь в этом ужасном деле, с собственными носилками и «больными». Они заканчивают работу, а потом бросаются на бетон вслед за своими пациентами. Пауза. По краю ванны, сексуально покачивая бедрами, шествует кукла, наряженная, словно девушка легкого поведения. К ней подходит еще одна, сталкивает ее вниз…

Она закрывает глаза, прячет лицо у него на плече, нет сил больше на это смотреть. Однако заглушить непрекращающийся грохот бьющегося фарфора невозможно.

Наконец замолкает последний мучительный отзвук. Вокруг абсолютная тишина, даже в центре города все замерло. Она открывает глаза. Вокруг ванны высятся горы разбитого фарфора. Они подходят ближе, заглядывают внутрь, пытаются различить движение.

Он приносит из кухни фонарик. Осталась только одна кукла, старушка (хотя где вы видели, чтобы кто-нибудь когда-нибудь делал кукол-старушек?). Малышка царапает руками по стенке ванны, по шерстяному одеялу, пытается выбраться, наконец опадает беспомощной грудой и затихает. Прямо у них на глазах игрушка разваливается на куски, словно на нее наступили каблуком.

Он выключает фонарик. Она протягивает руки к куче осколков: фарфор слегка теплый на ощупь и поскрипывает на пальцах. Некоторые куклы превратились в прах, стали землей, из которой когда-то и были созданы.

— «Умер, глиной стал», [32]— говорит он. — Это строчка из какого-то стихотворения.

— А я еще помню, что где-то слышала о костяном фарфоре. В него добавляли пепел сожженных костей. — Она содрогается.