Лучшие годы Риты

Рита вышла из дома в том состоянии, которое ненавидела в себе и за которое ненавидела бы себя, если бы могла сейчас испытывать сильные чувства. Это было раздражение, притом раздражение пустое, не ведущее ни к каким действиям по исправлению раздражающей ситуации.

А как ее, ситуацию эту, исправишь? Перебираться в Москву мама отказывается категорически. Лечиться, значит, тоже, потому что лечить кардиологическое заболевание в Меченосце невозможно. Второй инфаркт может случиться в любую минуту. Рядом при этом окажется только дура-соседка, если вообще кто-нибудь окажется. Рита в этот самый момент, возможно, будет находиться на родильном столе в городе Бонне. Логически объяснить все это невозможно. Да и никак невозможно объяснить.

«Нельзя за руль в таком состоянии, – подумала она. – Посиди пять минут, успокойся».

Она села на лавочку на детской площадке. Воздух сумеречно густел, словно становился водою. Ей казалось, что она тонет в этой темной воде.

Давно Рита не уезжала из Меченосца с таким тяжелым чувством. То есть общение с мамой и раньше тяготило, но раньше не так все же явно обрушивалось на нее то, что Чехов называл гуртовым невежеством и считал разновидностью стихийного бедствия. В десятом классе задали по литературе доклад о письмах Чехова, тогда Рита и прочитала эти его слова, и запомнила, но как-то абстрактно запомнила, безотносительно к собственной жизни. Да и какое отношение это могло иметь к ее тогдашней, шестнадцатилетней, жизни?

А сегодня стихийная сила невежества обрушилась прямо на нее, и из-за того, что она исходила от родной матери, Рите стало совсем тошно.

Ребенок у нее в животе вертелся волчком. Он вообще был активным, этот то ли мальчик, то ли девочка, да и хитрым, наверное, раз лежал так, что врачи не могли определить его пол. Или не хитрым, а скрытным. Или предусмотрительным. Или безалаберным. Рита не могла его понять, поэтому относилась к нему с некоторой опаской.

– Привет, – услышала она и подняла глаза.

Вот так здрасьте! Отец ее ребенка стоял перед нею и смотрел на нее со спокойным безразличием. А как он, собственно, должен был на нее смотреть? Они не виделись с момента зачатия. И не сказать, чтобы Рита жаждала его увидеть.

– Привет, – ответила она. – А ты что здесь делаешь?

Гриневицкий пожал плечами на глупый Ритин вопрос.

– Мимо шел, тебя увидел, подошел.

В Меченосце же все рядом. Идешь по своим делам – обязательно мимо знакомого пройдешь. И почему не подойти?

Рита окинула его быстрым взглядом. А вдруг она сейчас поймет, что этот мужчина перестал быть ей посторонним? Все-таки беременность полна загадок, это она за семь месяцев успела заметить.

Никогда не была слезливой, а недавно разрыдалась от сентиментального спектакля «Посвящение Еве», на который пошла с приятельницей в Театр Вахтангова. Всю жизнь терпеть не могла тыкву, а в последние полгода поедала ее во всех возможных видах, чуть не корки готова была глодать, а вчера даже ночью встала, чтобы сварить себе тыквенную кашу. Никогда не боялась высоты, в Диснейленде опробовала самые безумные аттракционы, а теперь голова начинала кружиться оттого, что просто смотрела на Старопименовский переулок из окна своей квартиры.

В общем, Рита не очень удивилась бы, если бы ей захотелось броситься Гриневицкому на шею. Вот некстати был бы такой порыв! Как она это ему объяснила бы?

К счастью, подобного порыва у нее не возникло. Мужчина, который сутулясь возвышался над нею сейчас, был привлекателен для нее не больше, чем в ту минуту, когда она увидела его на встрече одноклассников. То есть до той минуты, когда выпила лишнего.

Вообще, следовало с неловкостью признать, что бурная июньская ночь, имевшая такие важные для Риты последствия, явилась всего лишь результатом легкого опьянения. Она даже со страхом проходила в Бонне обследование: а вдруг ее состояние в момент зачатия как-нибудь сказалось на ребенке? Но обследование не показало никаких аномалий, да и врач в клинике ее на этот счет успокоил: ведь вы, фрау Германова, не страдаете алкоголизмом, вряд ли несколько рюмок текилы могли оказать негативное воздействие на зачатие.

Да, отцом ее ребенка стал случайный мужчина, и семь прошедших месяцев ничего в этом смысле не изменили. Ей не хочется упасть в его объятия, припасть к плечу, ловить его темный взгляд, и не хочет она, чтобы его ладони, его широкие длинные пальцы – он как раз вынул руки из карманов полушубка – коснулись ее щек.

Убедившись в этом, Рита вздохнула с облегчением.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Рита насторожилась. С чего вдруг такие вопросы?

Наверное, Гриневицкий заметил ее настороженность.

– Я твоей матери деньги недавно относил, со стройматериалов сдача осталась. Она сказала, что ты на седьмом месяце, – объяснил он и поинтересовался: – Это не после той ночи, случайно?

Он спросил об этом так же спокойно, так же почти безразлично, как смотрел на нее.

«Мы относимся друг к другу одинаково, – поняла Рита. – Что ж, это хорошо. По крайней мере можно не врать».

– После той, – кивнула она. – И именно случайно.

– Тогда почему рожать решила?