Лучшие годы Риты

Да если бы и существовал какой-нибудь неведомый кто-то, Рита не стала бы его об этом расспрашивать. Зачем?

Она встала, боясь обернуться. Митя отодвинул стул в сторону и прижал ее к себе уже без преград.

То есть преграды все-таки оставались: свитер, джинсы. Но свитер был в ее излюбленном странном духе, с железной молнией наискосок через всю спину, и когда Митя расстегнул молнию, Рита просто стряхнула свитер с рук. Потом и вся одежда стекла с нее на пол, она и не поняла как, ей было не до того, чтобы понимать такую ерунду.

Митя целовал ее затылок, от его дыхания у нее туманилось в глазах, а во всем теле покалывало острыми жаркими искрами. Она хотела обернуться, обнять его, но не могла, всю ее словно судорогой свело, и длилось это до тех пор, пока он сам не развернул ее к себе, и в эту минуту ничто уже не отделяло их друг от друга – ни одежда, ни тревога, ни удивление…

Кажется, это не длилось долго. Хотя Рита не поняла, не осознала времени. Когда она опомнилась, то обнаружила себя уткнувшейся лбом в Митино плечо. Он сидел в кресле, а она у него на коленях, обвив его руками, ногами, вздрагивая, сдерживая вскрики и чувствуя его вскрики у себя на губах.

Наконец они оба замерли и затихли.

– Воздержание нелегко нам далось, не находишь? – спросил Митя.

Рита услышала его слова макушкой, которой он касался теперь губами.

– Мне – легко, – ему в плечо ответила она. – Я до вот этой самой минуты даже не подозревала, как тебя хочу.

– Я бы не сказал, что прошла минута.

Она подняла глаза. Домой они вернулись в поздней утренней темноте, а теперь солнце с необычной для ноября яркостью светило в разрез муаровой занавески. Это сколько же времени они провели… вот так?

– Ну и бежит, однако, время за этим занятием! – Рита засмеялась и почувствовала, как он улыбнулся. Как его плечо улыбнулось под ее губами. – А что это было? – недоуменно спросила она.

– С кем?

– С нами.

– Ты уверена, что с нами было одно и то же?

Митино лицо было совсем близко. Рита видела глубокую вертикальную линию у него на переносице, и тьму глаз, и непонятное что-то в этой тьме.

– Да, – ответила она. – С нами было одно и то же. Я бы почувствовала, если б не так. Я знаешь какая-то стала… Как будто из яйца вылупилась. Разбила скорлупу, и вот теперь мокрая и очень ко всему поэтому чувствительная.

– Тебе холодно?

В его голосе послышалось беспокойство.

– Ты все понимаешь буквально! – засмеялась Рита.

– Не все.

Она вспомнила, как пошли когда-то всем классом в поход, попали под ливень – не ливень, а водопад какой-то небесный – и, поняв, что все равно вымокнут до нитки, стали купаться в глубоком лесном озере. Вот такое оно и было, то озеро, как его глаза – ни поверхности, ни дна, только тьма живой воды. Рита долго стояла на берегу, глядя в нее как завороженная.

Был ли Митя в том походе? Она и не помнила даже. Он всегда находился в слепом пятне ее жизни. Как могло так быть, почему? Как она не видела живой этой тьмы его глаз? Но ведь и не видела, и еще вчера думала о нем мимолетно, умом только, не прикасаясь сердцем.

– Страх – счастливое дело, оказывается, – сказала Рита.

Она сказала это вслух, но все-таки себе самой и подумала, что Митя переспросит, что она имеет в виду. Но он не переспросил. Наверное, ему это было понятно.

«А ему ведь все понятно, что я говорю, – вдруг подумала она. – И что делаю, и что собираюсь сделать. Может, потому я так долго и не понимала, что он для меня значит… Мне с ним так легко было, как будто его и нету. Нет, не так. А как будто он – это я сама, вот как!»

– Страх – счастливое дело? – переспросил он. – Потому что оживляет?

– Ага, – кивнула Рита. – Уныние, во всяком случае, страхом из меня вышибло начисто.

– А тут и я на чистое место подвернулся.

Она насторожилась. Что-то непонятное мелькнуло при этих словах в его голосе. Она встревожилась бы, но не успела.

– Мама! – донеслось из детской. – Мася!

Маша каждое утро сообщала таким образом о своем пробуждении.

– Видишь, а ты боялась, что воспаление легких, – сказал Митя. – Голос вон какой звонкий.

Рите стало так стыдно, что кровь ударила в глаза. С ней всегда так бывало: вместо того чтобы покраснеть, она бледнела, потому что стыд ударял ей не в щеки, а в глаза.

«Он ее отец, а мне даже в голову не пришло, что он ее любит, – с горячими от стыда глазами подумала она. – Ему выпрашивать пришлось, а я снисходительно согласилась, чтобы он с ней встречался. Повезло Маше с мамашей, что и говорить. Самовлюбленная идиотка!»

Но тут же, высвобождаясь из Митиных рук, она почувствовала, что он отпускает ее нехотя, и жар стыда у нее в глазах исчез, и единственным сильным чувством осталось желание. Простое желание – чтобы все повторилось, и немедленно.

– Я и не думала, что это может быть счастьем, – сказала Рита.

– Что – это? Маша?

– Маша не что, а кто. А я про тот нехитрый процесс, от которого она родилась!

С этими словами Рита вышла из комнаты. Митя засмеялся у нее за спиной. Это правда было счастье.