Лучшие рассказы

Низкое серое здание, Мисси открывает дверь. Говорит: «Привет» и «Как жизнь?» – девушке за стойкой, та отвечает что-то невразумительное, она только-только окончила школу и сейчас сидит и разгадывает кроссворд в газете, где печатают одни кроссворды и ничего кроме кроссвордов, и она бы звонила с рабочего телефона, используя его в личных целях, вот только ей некому звонить и никогда не будет, это и ежу понятно. Ее лицо – сплошь в гнойных прыщах и следах от прыщей, и она твердо убеждена, что это имеет значение, и потому ни с кем не общается. Ее жизнь расстилается передо мной: она умрет необласканной старой девой от рака груди через пятнадцать лет, и ее похоронят в низине у кладбищенской дороги, и напишут ее имя на могильном камне, и первый мужчина, который коснется ее груди, будет патологоанатом, и, вырезая вонючую опухоль, похожую на кочан цветной капусты, он пробормочет: «Господи, вы посмотрите, какая огромная. Почему она никому не сказала?» – то есть не уловит сути.

Я нежно целую ее в прыщавую щеку и шепчу ей: «Ты очень красивая». Потом легонько бью ее по голове – раз, два, три – жезлом и обвиваю яркой лентой.

Она поводит плечами и улыбается. Быть может, вечером она напьется, и пойдет танцевать, и решит возложить свою девственность на алтарь Гименея, встретит парня, которого больше интересует не лицо ее, а грудь, и однажды он будет мять эту грудь, ласкать ее и сосать, и вдруг скажет: «Котик, а ты обращалась к врачу? У тебя там какое-то уплотнение», – и к тому времени у нее больше не будет прыщей, их сотрут, зацелуют и сгладят в забвение…

Но я уже потерял Мисси, и мчусь вприпрыжку по мышастому ковру, и наконец замечаю синее пальто – Мисси входит в дверь в дальнем конце коридора, и я иду следом за ней в холодную комнату, отделанную зеленым кафелем.

Запах сшибает с ног – тяжелый, прогорклый, противный. Грузный дядька в грязном белом халате и одноразовых резиновых перчатках, ноздри и кожа под носом лоснятся толстым слоем ментоловой мази. Перед ним на столе – мужской труп. Чернокожий худой старик, редкие седые усы, на кончиках пальцев мозоли. Толстый дядька еще не заметил Мисси. Сделал надрез и теперь раздвигает черную кожу, которая отходит с влажным чваком, и ах, какая бурая она снаружи и какая розовая, ярко-розовая внутри.

Портативное радио льет классическую музыку – очень громко. Мисси выключает радио и говорит:

– Здравствуй, Вернон.

Толстяк говорит:

– Здравствуй, Мисси. Хочешь вернуться к нам на работу?

Видимо, это доктор – слишком большой, слишком круглый, слишком роскошно откормлен для Пьеро и недостаточно застенчив для Панталоне. Он рад видеть Мисси, его лицо восторженно кривится, она улыбается ему, и я ревную: острая боль пронзает сердце (в кармане у Мисси, в прозрачном пакетике для сэндвичей), острее, чем когда я проткнул его шляпной булавкой и приколол к двери.

Кстати, о сердце. Мисси вынимает его из кармана и показывает патологоанатому Вернону.

– Знаешь, что это такое?

– Сердце, – говорит Вернон. – У почек нет желудочков, а мозги больше и мягче. Откуда оно у тебя?

– Я тебя хотела спросить. Не отсюда разве? Ты считаешь, это оригинальная валентинка? Человеческое сердце, прибитое к моей входной двери?

Он качает головой:

– Я тут ни при чем. Может, вызвать полицию?

Она качает головой:

– С моей-то удачей, они решат, что я серийная убийца, и отправят меня на электрический стул.

Доктор открывает пакет и тычет в сердце короткими толстыми пальцами в резиновой перчатке.

– Орган взрослого здорового человека, который явно заботился о своем сердце. Вырезано умело. Работа специалиста.

Я с гордостью улыбаюсь и склоняюсь над столом – хочу сказать пару слов мертвому старику с мозолистыми пальцами контрабасиста и вскрытой грудиной.

– Уходи, Арлекин, – бормочет он – тихо, чтобы не расстроить Мисси и своего доктора. – От тебя одни неприятности. А нам тут не нужны неприятности.

– Замолчи, – говорю я. – Где пожелаю учинить неприятности, там и учиню. В этом мой смысл. – Но на мгновение внутри поселяется странная пустота: я тоскую, почти как Пьеро, а это не дело для Арлекина.

О, Мисси, вчера я увидел тебя на улице, ты вошла в «Супервэлью: продукты и все прочее от Эла», и я пошел следом, переполненный буйной радостью и восторгом. В тебе я узнал человека, который сможет меня изменить – избавить меня от меня. В тебе я узнал свою любимую, свою Коломбину.

Я не спал этой ночью, я перевернул город вверх дном, сбивая толковых с толку. Моими стараниями три непьющих банкира выставили себя дураками, домогаясь трансвеститов из «Ревю и бара мадам Зоры». Я проникал в спальни к спящим – невидимый, невообразимый, – по карманам, под подушки, по разным щелям украдкой раскладывал свидетельства таинственных и экзотических похождений и представлял себе, как будет весело, когда наутро кто-то найдет посторонние кружевные трусики в пятнах засохших секреций, кое-как спрятанные под диванной подушкой или во внутреннем кармане респектабельного пиджака. Но воодушевление бежало от меня, и мысленным взором я видел только лицо Мисси.

О да, влюбленный Арлекин – жалкое зрелище.