Лучшие цитаты и афоризмы

В этот день я шла по Столешникову переулку, разглядывая витрины роскошных магазинов, и рядом с собой услышала голос человека, в которого была влюблена до одурения. Собирала его фотографии, писала ему письма, никогда их не отправляя. Поджидала у ворот его дома…

Услышав его голос, упала в обморок. Сильно расшиблась. Меня приволокли в кондитерскую, рядом. Она и теперь существует на том же месте. А тогда принадлежала француженке с французом. Сердобольные супруги влили мне в рот крепчайший ром, от которого я пришла в себя и тут же снова упала в обморок. Так как этот голос прозвучал снова, справляясь, не очень ли я ушиблась.

Прошло несколько лет. Я уже стала начинающей актрисой, работала в провинции и по окончании сезона приезжала в Москву. Видела длинные очереди за билетами в Художественный театр. Расхрабрилась и написала письмо: «Пишет Вам та, которая в Столешниковом переулке однажды, услышав Ваш голос, упала в обморок. Я уже начинающая актриса, приехала в Москву с единственной целью — попасть в театр, когда Вы будете играть. Другой цели в жизни у меня нет. И не будет».

Письмо помню наизусть. Сочиняла его несколько дней и ночей. Ответ пришел скоро: «Дорогая Фаина, пожалуйста, обратитесь к администратору, у которого два билета на Ваше имя. Ваш В. Качалов». С этого вечера и до конца жизни изумительного актера и неповторимой прелести человека длилась наша дружба, которой я очень горжусь».

* * *

«Бывала у В.И. (Качалова) постоянно, вначале робела, волновалась, не зная, как с ним говорить. Вскоре он приучил меня и даже просил говорить ему «ты» и называть Васей. Но на это я не пошла.

Он служил мне примером в своем благородстве. Я присутствовала однажды при том, как В.И., вернувшись из театра домой, на вопрос Н. Литвинцевой «Как прошла репетиция «Трех сестер»? где он должен был играть Вершинина, ответил: «Немирович снял меня с роли и передал ее Болдуману. Владимир Иванович поступил правильно, Болдуман много меня моложе. В него можно влюбиться, а в меня уже нет». Он говорил, что нисколько не обижен, что он приветствует это решение режиссера. И все повторял, что Немирович умно поступил по отношению к спектаклю, к пьесе, к Чехову.

А я представляю себе, сколько злобы, ненависти встретило бы подобное решение у другого актера, даже большого масштаба. Писались бы заявления об уходе, жалобы по инстанциям. Я была свидетельницей подобного».

* * *

В.И. (Качалов) спросил у меня после одного вечера, где он читал Маяковского, — вопроса точно не помню, а ответ мой до сих пор меня мучает: «Вы обомхатили Маяковского». — «Как это — обомхатили? Объясни».

Но я не умела объяснить. Я много раз слышала Маяковского. А чтение Качалова было будничным.

Василий Иванович сказал, что мое замечание его очень огорчило… Сказал с той деликатностью, которую за долгую мою жизнь я видела только у Качалова. Потом весь вечер говорил о Маяковском с истинной любовью».

* * *

«Сейчас смотрела Качалова в кино, Барон. Это чудо как хорошо. Это совершенно! Шла домой и думала: «Что сделала я за 30 лет? Что сделала такого, за что мне не было бы стыдно перед своей совестью? Ничего. У меня был талант, и ум, и сердце. Где все это?»

* * *

«Соломон Михайлович (Михоэлс), Корнейчук и я. Ужин в гостинице, в Киеве. Ужин затянулся до рассвета. Он шутит, смешит, вдруг он делается печальным. Я испытываю чувство влюбленности, я не отрываю глаз от его чудесного лица.

Уставшая девушка-подавальщица приносит очередное что-то очень вкусное. Михоэлс расплачивается и дарит девушке 100 рублей. В то время, перед войной, — большие деньги. Я с удивлением смотрю на С.М. Он шепчет, наклонившись ко мне: «Пусть она думает, что я сумасшедший». Я говорю: «Боже мой, как я вас люблю».

* * *

«Играю скверно. Смотрит комитет по Сталинским премиям. Отвратительное ощущение экзамена. После спектакля дома терзаюсь. В два часа звонок телефона: «Дорогая, простите, что так поздно звоню, но ведь вы не спите. Вы себя мучаете. Ей-Богу. Вы хорошо играли, и всем понравилось». Это была неправда. Но кто, кроме Михоэлса, мог так поступить? Никто, никто не мог пожалеть так.

Он вернулся из Америки больной, уставший. Я навестила его, он лежал в постели, рассказывал мне ужасы из «Черной книги». Страдал, говоря это. Чтобы отвлечь его чем-то от этой страшной темы одного из кругов нерассказанных Данте, я спросила:

— Что Вы привезли из Америки?

— …Мышей жене для работы, а себе… мою старую кепку.

Мой дорогой, мой неповторимый».

* * *

«Погиб Соломон Михайлович Михоэлс. Не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он бывал мне как-то нужен, необходим.

Однажды я сказала ему: «Есть люди, в которых живет Бог, есть люди, в которых живет дьявол, а есть люди, в которых живут только… глисты. В вас живет Бог!»

Он улыбнулся и ответил: «Если во мне живет Бог, то он в меня сослан».

* * *

«Гибель Михоэлса — после смерти моего брата — самое большое горе для меня, самое страшное в моей жизни».

* * *