Лучший друг девушки

Ливи сама ответила на этот вопрос, когда Тони, зашедшую ее навестить, поразил ее изможденный вид, хотя внешне она выглядела превосходно в прелестном ярком шелковом японском кимоно, с гладно зачесанными на карибский манер волосами – Ливи не доверяла их чужим рукам, – упрятанными под яркий квадратный шелковый платок. Тщательно подведенное лицо, изысканный макияж существовали отдельно – вне их была женщина, которая изо всех сил старалась смириться с чем-то очень для себя неприятным.

– Билли уехал? – спросила она, поздоровавшись с сестрами.

– Да, – ответила Корделия. – Какая жалость, но что поделаешь... я уже счет потеряла тем случаям, когда я что-то планировала, а в последний момент Уорд меня покидал из-за неожиданного неотложного дела. Особенно с тех пор, как он стал послом...

Но Тони, пристально вглядываясь в лицо младшей сестры, заметила, как недобро сверкнули ее глаза, как едва заметно скривился рот, когда она спросила:

– У матери были?

– Она отдыхает. Сиделка сказала, чуть позже.

Ливи нивнула.

– Она теперь помногу спит. И это хорошо.

– А ты? Как ты-то себя чувствуешь?

– Теперь уже лучше... А так все время рвало, чего я только ни делала, все напрасно. – Трогательный жест плечами и капризно надутые губки как бы говорили: «Сами знаете, как бывает». – Билли этого не выносит... он вообще не выносит, когда кто-нибудь болеет. Первая его реакция – поскорее упечь тебя в больницу, но ведь не стану же я там околачиваться все девять месяцев?.. Бедняжка, он просто не знает, что делать, когда я нездорова... буквально места себе не находит.

Это потому, что нарушается установленный им распорядок, подумала Тони. И с каких это пор беременность вдруг стала болезнью? Дело, конечно же, в матери. Это ее он не хочет здесь видеть. Это ее надо отправить отсюда куда подальше, в больницу, с глаз долой, а для него и из сердца вон. Убеждена, что увидим мы его только на похоронах.

– Я рада, что вы здесь, – дрожащим голосом сказала Ливи. – Я хочу видеть только самых близких и дорогих мне людей. Никаких визитеров... пока у меня все это не пройдет...

– Конечно, дорогая. Мы никого не пустим сюда.

Чтобы никто, не дай Бог, не заметил отсутствия Билли.

Но только увидев свою мать, Тони поняла, что заставило Билли столь постыдно ретироваться с поля боя. Смерть уже пометила ее своим клеймом. Тони видела ее в последний раз три недели назад, состояние ее заметно ухудшилось. Черные глаза, так похожие на глаза Ливи, сделались огромными и запавшими, а протянутая навстречу дочери рука была напрочь лишена мяса и выглядела, несмотря на широкую кость, как рука скелета, хрупкой и слабой. Она, по-видимому, потеряла сорок фунтов веса, мысленно ужаснулась Тони. И когда наконец нашла в себе силы заговорить, голос ее, обычно сильный и звучный, был больше похож на шепот.

– Теперь... все... вместе, – сказала она, силясь улыбнуться.

Два дня спустя у Миллисент начались трудности с дыханием, не помогали даже кислородные подушки. Специальный самолет доставил ее в больницу в Майами, где она и умерла в предутренние часы следующего дня, так и не проснувшись от большой дозы снотворного. При ней находились все три ее дочери и двое из зятьев. Билли приехал на следующий день после того, как тело было отвезено в морг, он был нежен с женой, обеспокоен ее состоянием, Ливи, казалось, не замечала его присутствия.

Но на похоронах она была всем, о чем он мог только мечтать. Черное платье, скроенное и пошитое таким образом, что скрывало ее беременность – она была уже на четвертом месяце, – было трогательным в своей изысканной простоте, как и маленькая шляпка с полувуалью, затемнявшей только верхнюю часть лица. И, хотя похороны были сугубо семейными, каким-то образом – Ливи точно знала, каким именно, но никогда об этом не говорила вслух – там оказался фоторепортер одного из популярных журналов, сумевший сделать несколько снимков леди Банкрофт, опиравшейся на руку своего мужа, когда после погребения оба они направлялись к своей машине. После похорон Ливи вернулась в Англию, где полностью уединилась. Дэвид Гэйлорд Банкрофт был произведен на свет в одном из родильных домов Лондона тоже кесаревым сечением в связи с возникшими из-за токсикоза осложнениями. Он был крохотным, дышал с трудом, так как еще во чреве матери по каким-то непонятным причинам не получал достаточного питания. Его поместили в инкубатор, и только спустя три месяца Ливи было позволено забрать его домой. Нельзя сказать, чтобы так рекомендовали и настаивали врачи: хилый и болезненный ребенок не вписывался в заведенный Билли распорядок жизни.

4