Лучший экипаж Солнечной

— Вы ведь так с ней и не поженились? — осторожно спросил Боровский.

— Я же военный астронавт, — сказал Рашен горько. — Сегодня мужик, а завтра труп. В порыве любви она на многое была готова, тем более что в кои-то веки встретились два здоровых русских человека. А потом оказалось, рожать она хочет, а замуж — ни в какую. Знаешь, в общем-то, я был не против. Я ее понимал. Нормальные условия для воспитания ребенка, чтобы деньги, чтобы отец всегда рядом… Только вот Игорю достался чересчур богатый отчим. Вырастил взбалмошного капризного мальчишку.

— Это вы ему простить не можете, что от вас отрекся, — сказал Боровский. — А знаете, почему он так поступил? Я скажу. Ему, как и многим, очень не нравятся порядки на Земле. На Земле, которая убивает тысячи колонистов только за то, что они хотят жить по справедливости.

— Ишь ты, как завернул! — восхитился Рашен.

— По-моему, убедительно, — скромно заметил Боровский.

— Mudak ты, Жан-Поль, — сказал Рашен.

— Сами вы мудак.

— Ты неправильно переводишь. Русский mudak и английский мудак — совсем разные вещи. По смыслу близко, а интонация другая. То, что ты сказал, по-русски будет hui. Это всего-навсего член, причем в очень грубом варианте. А вот mudak… — Рашен мечтательно закатил глаза. — Хороший был у нас язык, Жан-Поль. Глубокий. Богатый. Красивый. Был да сплыл.

— Не нравится мне ваше настроение, драйвер.

— Мне тоже, Жан-Поль.

— Неужели вам не надоело плясать под чью-то дудку? Неужели, если мы придем на Землю и нас там реабилитируют, вы им все простите? Эту жуткую подставу, что — забудете?!

Рашен сделал неопределенное движение глазами.

— Какой-то сраный Рабинович его пожалел, и он уже счастлив! — заявил Боровский в пространство. — И всех уже простил!

— Был у нас такой писатель Лео Толстоу, — сказал Рашен. — Я, правда, его не читал, но читал о нем. Этот деятель так отчаянно пропагандировал христианское всепрощение, что ему запретили в церковь ходить. В итоге он проиграл свою войну и помер совершенно один, старый и больной.

— Это вы к чему? — не понял Боровский.

— К тому, что сейчас об общественном благе печется Совет Директоров. И если появится кто-то, кто болеет за общество еще сильнее, его с Земли вышибут. Ты хочешь помирать в одиночестве, Жан-Поль?

— Я, — сказал Боровский гордо, — никогда не помру в одиночестве.

— Еще бы! — усмехнулся Рашен. — Вас, евреев, как тараканов.

— Да идите вы! Я не об этом…

— Знаю, Жан-Поль, — сказал Рашен очень мягко. — Я просто хотел объяснить, что, если мы ввяжемся в драку, у нас не будет права на проигрыш. Группа F все еще очень сильна. Война с нами подорвет земную экономику. Неважно, кто победит, мы или Совет Директоров, там, внизу, развалится все. И при нынешнем общественном устройстве Земля просто не выживет. А если выиграем мы — что мы будем делать, Жан-Поль? Мы обязаны предложить людям пути выхода из кризиса. Обязаны все разрушенное перестроить по-новому. Мы взвалим на свои плечи руководство огромным миром. Но куда мы его поведем? Есть у тебя позитивные идеи на этот счет? Экономическая программа? Политические лозунги? Идеологическая база?

— У меня есть очень большое желание сделать людей свободными от монополий. И нечего вешать мне лапшу на уши. На хрена нам лозунги? Народ сам разберется.

— Народ сам не может ничего, — отрезал Рашен. — Его за последние сто лет до такой степени развратили, что он теперь может только жрать и трахаться. За него же все решают! Абсолютно все! Ни о чем не надо думать! Я однажды прикинул: отчего в космосе так много толковых и сообразительных людей. Знаешь, отчего? Здесь нужно тренировать мозг, если хочешь остаться в живых. А на Земле это уже ни к чему.

— Так заставьте их! — крикнул Боровский. — Вы сами говорили — от войны там все развалится! Тогда им придется думать, чтобы выжить!

— Честно говоря, я в них не верю, — сказал Рашен. — Не потянут они. Мозг у них давно атрофировался.

— Вы их просто мало знаете, шеф.

— Ты их, что ли, хорошо знаешь?

— Ну… Все-таки нас, евреев, как тараканов. У меня большой круг общения.

— И что?

— Да говорю я вам — справятся они!

— Ох, мама! Слушай, Жан-Поль, ну что ты меня, усталого старика, все на подвиги склоняешь?

— А вам что, драйвер, — спросил Боровский, неприязненно морщась, — вдруг понадобился для подвига серьезный повод?

— То есть?

— Сколько вас помню, вы о себе меньше всего думали. В основном для других старались.

— Ну это ты загнул.

— А как вы с экипажами работали? Да ребята молятся на вас! Вы же их настоящими людьми сделали!

— Молиться вредно, — заметил Рашен. — От этого становишься инфантильным. А насчет экипажей ты неправ. Хороший экипаж — залог выживания корабля в бою.

— Это вы себя убеждаете! — рассмеялся Боровский. — Врете и сами не понимаете, как врете! Я-то вижу! Я ведь не слепой…

— Ты страшно наглый, коммандер Боровский. Нести какую-то чушь перед целым адмиралом…