Лучший экипаж Солнечной

— Нам повезло, что это был именно лейтенант Вернер, — сказал техник. — Окажись на его месте кто-нибудь другой… Он мог бы активировать сброс немедленно, обнаружив критический перегрев. А Вернер отлично разбирался в тактике боя. У него был, вы извините нас, конечно… Ну, у него был свой контрольный монитор, замкнутый на ходовый процессор. И лейтенант прямо из техпоста видел, куда идет судно и что творится вокруг. И нам объяснял. А когда эта проклятая бомба взорвалась, он весь лицом побелел, сказал что-то по-русски и тут же ушел к реактору. То есть он сразу понял, что делать, чтобы спасти корабль. И что корабль обязательно должен сохранить ход до самого конца.

— Я знаю, — сказал Рашен. — Это я его так научил. Эх…

— Вы не переживайте так, шеф, — попросил Боровский. — Энди знал, на что шел. Он ее спасал, — Боровский кивнул в сторону Ивы, которая ушла куда-то на самый край дамбы и теперь заторможенными механическими движениями бросала в воду камешки.

— Я понимаю, Жан-Поль. Я понимаю, что он ее спас. А мы его — нет.

Рашен поджал губы и отвернулся.

— Надоели вы мне, русские, — сказал Боровский и, кряхтя, поднялся на ноги. — Когда чужих замочим, уеду куда-нибудь, где вас нет. А если замечу хоть одну русскую морду, буду в нее бить. Превентивно.

— Господин адмирал, сэр, — напомнил о себе техник. — Я, собственно… Вот, посмотрите. Это мы нашли в вещах лейтенанта. Здесь, кажется, по-вашему.

Рашен протянул руку и взял у техника белый сверток. Это был кусок простыни, густо исписанный черным графитом.

— Да, по-русски, — кивнул адмирал. — Спасибо, Этторе. Если найду что-нибудь, касающееся вас лично, обязательно расскажу.

— Не надо, — помотал головой техник, и лицо его вдруг искривилось. — А то я и так каждый день плачу. Как вспомню его — так слезы… Виноват. Разрешите идти?

— Да, — кивнул Рашен, вглядываясь в аккуратные печатные буквы. Эндрю писал грамотно и разборчиво, видимо, не спеша, обдумывая каждое слово. Рашен начал читать.

«Дорогой Олег Игоревич! — писал Эндрю. — Двадцать лет я считал вас своим учителем. Наши отношения складывались по-разному. Но я всегда помнил, какую роль вы сыграли в моей судьбе. И теперь хочу сказать вам огромное спасибо. А еще извиниться. Потому что я должен уйти.

Надеюсь подбросить это письмо в вашу каюту, когда мы разобьем чужих. Тогда вам уже не нужен будет техник Вернер. А человек Вернер обязан покинуть вас. Это будет для меня большой потерей. Но виноват я сам. Так вышло, что я попал в экипаж «Пола Атридеса» ценой предательства. То, что я рассказал вам про свои злоключения внизу, правда лишь отчасти. Помните грустные обстоятельства, из которых вы меня вытащили наверх? Увы, Олег Игоревич, все было подстроено. Вы убрали с борта саботажника, а вместо него вам подсунули другого. На этот раз такого, которому вы доверяли.

Долго рассказывать, как именно меня шантажировала контрразведка. Главное — в какой-то момент я почти сделал то, что они требовали.

Я страшно запутался, учитель. Запутался в своих мотивах. Я не понимал, чего ради живу. Мне опостылела война в любых ее проявлениях. На этом особисты тоже сыграли. Они всячески подпитывали мою ненависть к войне. И оказалось, что ее можно направить против вас тоже.

Я не снял блокировки, которые оставил мой предшественник, а только отключил их. Решил поиграть в Бога, оставив за собой право выбирать, какой дорогой пойду не только я, но и вы. Сначала мне казалось, что так я смогу защитить вас, уберечь от верной гибели, которую влекла за собой война с землянами. Собственно, на этом желании меня и подловили особисты.

Но теперь мне кажется, я просто хотел мести за то, что вы когда-то отвернулись от меня. Хотя вы меня не предавали. А я поступил как ревнивая девчонка и совершил подлость в отношении вас. Пусть даже в мыслях. Но все равно это было чудовищно. Увы, сразу я этого не понял. Иногда думаю — лучше бы я вообще не поднимался к вам на борт. Но вот парадокс: именно на «Атридесе» я нашел то, чего мне недоставало внизу.

Меня вылечили от ненависти вы и ваш экипаж. Я понял, что не одинок в этом мире. Готов идти за вами. И, главное, верить в то, что вы никогда не толкнете меня на бесчестье.

Отчего я пошел на сделку с совестью? Наверное, это была обычная трусость. И еще, повторяю, я не понимал, зачем живу. Поэтому я и не смог признаться вам сразу, что вел двойную игру. А страшнее всего, что теперь, когда я стал другим, мне вдвойне мучительно говорить вам об этом. Даже в письме. А в глаза — просто невозможно. Я представляю, как вы на меня посмотрите. А вы, извините, можете убить взглядом, когда на самом деле хотите всего лишь слегка упрекнуть.