Лучший из лучших

– Ты смеешь бросать мне вызов? – Зуга замер.

– Плеть – для животных.

– Да, – кивнул Зуга. – А ты и есть животное!

– Папа, я тебя предупредил.

Зуга, склонив голову набок, сосредоточенно вгляделся в стоявшего перед ним юношу.

– Прекрасно. Раз ты человек, тогда докажи это! – Небрежно отшвырнув шамбок, Зуга встал напротив сына.

Ральф приготовился защищаться: перенес тяжесть тела вперед, сжал опущенные руки в кулаки.

Удара он не заметил – на мгновение показалось, что ударили не в лицо, а врезали дубиной по затылку, да так, что в черепе загудело. Ральф отшатнулся. Нос потерял чувствительность и в то же время чудовищно распух. Что-то теплое защекотало верхнюю губу – юноша невольно провел по ней языком: солоно. Он утерся тыльной стороной ладони и недоуменно посмотрел на оставшееся на ней кровавое пятно. Внезапно в нем вспыхнула необузданная ярость, будто дикий зверь проснулся внутри. Ральф зарычал, не узнавая собственного голоса, и бросился вперед.

Отец стоял прямо перед ним – юноша изо всех сил замахнулся, целясь в это красивое холодное лицо, предвкушая треск высокомерного носа с высокой горбинкой и хруст выбитых зубов. Кулак пролетел по воздуху, не встретив препятствия, и замер на уровне глаз Ральфа. В плече хрустнуло. Череп снова загудел, как колокол, зубы клацнули, голова откинулась назад. В глазах потемнело, вспыхнули яркие искорки, потом зрение прояснилось – на Ральфа наплывало лицо Зуги.

До этого момента юноша относился к отцу с уважением, страхом и глубокой любовью – и вдруг откуда-то из потемок души выплеснулась яростная, ужасающая ненависть. Ральф ненавидел отца за все: за бесчисленные наказания и обиды, запреты и правила, с которыми приходилось мириться каждый божий день; за почтительное уважение окружающих, которые ожидали, что сын будет вести себя столь же безупречно, тогда как Ральфу это не под силу; за непомерное бремя сыновнего долга, который невозможно сбросить с плеч; за украденную любовь – любовь, которую мать щедро отдавала отцу, а не сыну; за смерть матери, которую отец не смог предотвратить. А больше всего за то, что волшебное переживание отец превратил в нечто грязное, постыдное и тошнотворное.

Ральф бросился на отца, однако беспорядочное махание кулаками не достигало цели, в то время как от ударов Зуги треск стоял такой, словно топором рубили дерево.

Зуга ловко уклонялся от выпадов, прикрываясь руками, подныривал под летящий на него кулак и небрежно бил в ответ только левой – будто отмахивался. Тем не менее эта легкость была обманчива: от каждого удара у Ральфа клацали зубы, кровь текла из носа и распухших губ, превращая лицо в кровавое месиво.

– Перестаньте, пожалуйста, прекратите! – умолял Джордан, скорчившись возле стены. Его рубашку покрывали пятна рвоты. – Прошу вас, перестаньте!

Мальчик хотел закрыть лицо руками, чтобы не видеть драки, крови и жуткой ненависти, – и не мог. Ужасная сцена завораживала: он жадно наблюдал за каждым безжалостным ударом отца, за каждой каплей крови, пролитой братом.

Точно бык на корриде, Ральф наконец выдохся – остановился, широко расставив дрожащие ноги, слабо помотал головой, чтобы избавиться от дурноты и стряхнуть залившую глаза кровь. Руки он по-прежнему стискивал в кулаки, однако поднять их выше пояса сил уже не оставалось. Тяжело дыша, юноша покачивался и невольно переступал на месте, чтобы не упасть, – ослепленный, он не видел своего мучителя.

– Я здесь, – тихо сказал Зуга.

Ральф бросился на звук. На этот раз Зуга впервые ударил правой: коротким, точным движением кулак врезался чуть ниже уха. Ральф повалился навзничь и лежал неподвижно, с каждым дыханием выдувая красное облачко пыли.

Джордан слетел по ступенькам во двор, рухнул на колени, перевернул голову брата набок, чтобы тот мог свободно дышать, и принялся безуспешно вытирать ладонями кровь с лица.

– Ян Черут! – позвал Зуга.

Он ничуть не запыхался, лишь щеки порозовели. Выступившие на лбу мелкие капельки пота Зуга вытер шейным платком.

– Ян Черут! – раздраженно повторил Баллантайн.

На этот раз коротышка готтентот поднялся со своего места и сбежал по ступенькам веранды.

– Воды! – велел Зуга.

Ян Черут плеснул из ведра на голову Ральфа. Тот судорожно вздохнул и попытался подняться. Слуга подхватил его под руку. Джордан подставил плечо под другую руку, и вдвоем они поставили юношу на ноги. Ральф был гораздо выше их обоих и висел между ними, будто грязное одеяло на бельевой веревке. С него капали кровь и вода одновременно, оставляя розовые пятна на рубашке.

Зуга закурил, внимательно осмотрел пепел на кончике, чтобы убедиться, что сигарета горит ровно, затем подошел к старшему сыну. Пальцем оттянул нижние веки, всматриваясь в зрачки, и удовлетворенно хмыкнул. Осмотрел ссадину над бровью, взялся за нос и аккуратно подвигал, проверяя, не сломан ли. Удостоверился, что зубы целы, и отступил.

– Ян Черут, отведи его к доктору Джеймсону. Пусть зашьет ссадину над бровью и даст пригоршню ртутных пилюль от сифилиса.

Готтентот уже собрался увести Ральфа, когда Зуга добавил: