Лучший приключенческий детектив

Я же пригубил в общем-то дрянной, несмотря на цену, кофе и, стараясь, чтобы в голосе прозвучали озабоченные нотки, спросил:

— Значит, не подделка?

— Что вы! Не только не подделка, а даже не список. Уверен, что эти иконы существуют в единственном экземпляре.

Мне понравилось, что Блынский говорит правду. Впрочем, покупать иконы он у меня не собирался. И еще мне стало ясно, что владелец «Сальвадора» видит эти редкости впервые. Значит, густой слой пыли, покрывающий бумагу, в которую они были завернуты и примеченный мною еще в дядиной квартире, меня не обманул. Если не ошибаюсь, Морис Вениаминович в гостях у Радецкого никогда не был. Будь иначе, Модест Павлович не удержался бы, точно похвастался бы раритетами перед человеком, который не хуже него самого разбирается в иконописи.

— Быстро, однако, вы определили, что «Спас» с «Одигитрией» действительно уникальны, — искренне похвалил я Блынского. — Мне, если честно, представлялось, что вы их чуть не под лупой будете рассматривать.

Жесткие глаза Мориса Вениаминовича смягчились: мой комплимент явно пролил бальзам на его душу искусствоведа — уж не знаю, стихийного или профессионального.

Я был рад, что мы сидели в маленьком, но чрезвычайно дорогом и, наверное, потому совершенно пустом кафе на Подоле. Что может быть лучше, когда никто не мешает и ничто не отвлекает?

— Опыт, Артур, чутье… Опять же, сакральным искусством я начал интересоваться едва ли не с младых ногтей. Году, наверное, в семьдесят шестом посмотрел «Андрея Рублева» — фильм меня, отрока, потряс! И надо же, сосед по лестничной клетке, профессор лингвистики, оказался страстным коллекционером живописи. Его собрание насчитывало до сотни «досок». Простите, что употребляю столь мерзкое слово, — он будто почувствовал мое внутренне неудовольствие, — просто в некоторых кругах в ходу именно оно… Так вот, по поводу каждой своей иконы профессор считал необходимым прочесть мне целую лекцию. А я его слушал, открыв рот…

— Ну, теперь понимаю, почему вы стали непревзойденным знатоком иконописи. Но, повторю, эта ваша способность моментально оценить шедевры меня ошеломила. Правда, — я кивнул в сторону «Спаса» и «Одигитрии», уже обернутых в непроницаемый целлофан и прислоненных к стене, — вы их не датировали, сие, видимо, с наскоку не делается…

— Экзаменуете? — усмехнулся Блынский. — Извольте: «Спас» — это четырнадцатый век, а «Одигитрия», полагаю, семнадцатый.

— Стопроцентное попадание, — воскликнул я, чем заставил моего визави поморщиться, и тут он вполне был прав — не в угадайку же сыграл. — Извините, Морис Вениаминович, я все понял… Скажите, а есть ли в Киеве кто-то еще, способный в этом деле тягаться с вами?

— Был такой человек, — не сразу ответил он. — Но… Сейчас его уже нет…

Назвать имя дяди? Нет, нельзя! Но даю голову на отсечение, именно его Блынский и имеет в виду.

Хорошо, зайду с другой стороны, проясню еще одну позицию, если удастся.

— Я, как уже вам говорил, иконами не занимаюсь. Но вот буквально вчера предложили посмотреть три очень ценных вещицы. Секундочку, я записал их названия. Ага! «Николай с житием», «Моление с чином» — трехчастная, изображены лики Христа, Марии, Иоанна. И, наконец, «Борис и Глеб». Первые две — пятнадцатый век, последняя — шестнадцатый. Все — доска, кажется, кипарисовая, темпера. Кто-то их продает задешево. Относительно, конечно, человеку срочно надо купить квартиру, просит за каждую в пределах пяти «косарей». «Зелени», конечно. Информация, впрочем, из десятых уст, даже не знаю, отреагировать ли на предложение.

По лицу Блынского я прочел, что он явно роется в памяти. Я же смотрел на него с таким видом, будто меня одолевает соблазн — и хочется, и колется.

— Не знаете, это сам владелец коллекции хочет ее продать?

— Вроде бы наследник. Такой же, видимо, горемыка, как я.

— Кажется, я знаю, кто это может быть, — не очень-то уверенно произнес Морис Вениаминович и добавил, как бы убеждая самого себя: — И, наверное, не ошибаюсь… Все дело в названиях. Вряд ли это совпадение, вряд ли…

Я посмотрел на него с искренним недоумением — черт возьми, я очень даже неплохой артист! Может, в свое время ошибся в выборе профессии?

— Не обращайте внимания, Артур, это я сам с собою веду беседу, — засмеялся Блынский.

Он засмеялся, а я утвердился в мысли, что он вспомнил иконы, которые и по сей день висят в гостиной Модеста Павловича Радецкого. Значит, я был неправ и владелец «Сальвадора» все-таки бывал у него в гостях.

— Хорошо, Артур, — Блынский, не таясь, взглянул на часы. — Я располагаю еще пятью минутами, не более. Итак, вы хотите переправить их за кордон?

— Да, — твердо ответил я. — Даже не две, а четыре иконы.

— Четыре за раз — много, — возразил он. — Остановимся на двух.

— И каким же образом они будут переправлены?

— Вполне легально. Это дьявольски трудно, но возможно.

— Если будет заключение экспертов, что эти «доски» не имеют большой художественной ценности?

— Вы догадливы, Артур. Но, как понимаете, добыть подобное заключение за «спасибо» не удастся.

— Сколько? — по-деловому, напрямик спросил я.