Лучший приключенческий детектив

— Извините, но для вас у меня, — Лаврухин выразительно покосился на свой «Роллекс», — осталась ровно минута. Вот что скажу вам на прощание: часто, весьма часто между словом и действием — дистанция огромного размера. Сказать легче, чем сделать. Да, я ничего к Радецкому, кроме злобы и ненависти, не питал, я видел его тогда в первый и последний раз в жизни, а о том, что его нет в живых, узнал, между прочим, от жены…от бывшей, — поправился он, — жены с большим опозданием. Через день после того, как она вернулась от матери с Урала…

— Хочется вам верить. Пожалуй, я вам даже верю, — уже тверже сказал я. — Извините, что отнял у вас время. До свидания, Геннадий Семенович!

На этот раз мы обошлись без рукопожатия. Выходя из кабинета, я спиной почувствовал, что Лаврухин провожает меня долгим задумчивым взглядом.

Умопомрачительная блондинка Женя при моем появлении оторвалась от компьютера, крутнулась на вращающемся кресле в мою сторону, и я опять наповал был сражен ее длинными, как украинские версты с гаком, и красивыми, как у античной богини, ногами. Синие, в апрельское небо, глаза словно призывали меня разделить переполняющий ее восторг:

— Правда, Геннадий Семенович у нас душка?

— Да, Женечка, ваш босс мне очень понравился. Сильная личность! И на удивление обаятельная.

Если отбросить этот специально для Жени сделанный экивок по поводу обаяния, якобы присущего обожаемому ею шефу, то я сказал правду.

* * *

«Параскева Пятница» произвела на Блынского мощное впечатление, которое он, к его чести, скрыть и не попытался, как это часто делают блюдущие свою выгоду и желающие сбить цену торговцы.

— Нет слов — это вещь, — честно, даже слегка восторженно признал он. — Я аплодирую, Эд, вашему вкусу и чутью. Первый — тонок, второе — безошибочно. Впрочем, в данном случае они вам совсем ни к чему. Наобум, с закрытыми глазами бери любую икону — и попадешь в точку. Это ведь уникальное собрание Радецкого.

— Значит, с залогом вопрос решен?

— Конечно.

— Но сегодня «Параскеву» я вам не отдам.

— Эд, — укоризненно протянул Блынский. — На кого-кого, но на лоха вы совершенно не похожи. И нас, нас вы за кого держите? Мы не мошенники, не кидалы! Я лично никогда бы этими… — он замялся, подыскивая нужное слово, — …этими операциями не занимался бы, если бы в нашей стране можно было жить на честную копейку. Увы, Эд, увы! Но ближе к делу. Икону отдадите в обмен на разрешение, а оно будет готово в понедельник или вторник. Вы ведь в среду, кажется, летите? Как раз в этот день постараемся организовать «окно» на таможне.

По странной иронии судьбы, беседа наша происходила в том же самом сквере, где не так давно я встречался с Ксенией Витальевной Лаврухиной, мы даже сидели сейчас с Блынским на той самой лавке! Причем подъехать сюда меня попросил сам Морис Вениаминович. Ну не мистика ли!

Напрасно я прождал понедельник — Блынский на связь не выходил. Но во вторник, ровно в девять, когда у всех приличных людей начинается рабочий день, мобильник порадовал меня флейтой Орфея, а чуть погодя бодрым голосом Мориса Вениаминовича:

— Если разбудил вас, то, клянусь чем угодно, Эд, я никогда этого себе не прощу! Нет? Странно, весьма странно… Дело в том, что вы мне показались человеком, любящим по утрам поспать. Почему? Не знаю, но вот отчего-то показалось, и все!..

Что ж, Блынский — человек проницательный: единственное, что мне не нравилось в армейской службе, так это ранние побудки. Я готов был из-за них возненавидеть целый свет, и всегда, когда выдавалась возможность, дрыхнул по утрам. Как тюлень. А может, сурок. Не знаю, кто из них больший соня. Впрочем, ничего хорошего в том, что Блынский умеет разбираться в людях, я не увидел. А вдруг он меня уже раскусил и теперь играется, как кот с мышью?

— У меня все в порядке, Эд. Горю желанием встретиться с вами в нашем любимом ресторанчике. Помните, мы там с вами уже дважды так славненько посидели? Ах, да, будет очень неплохо, если вы явитесь туда с вашей любимой девушкой, ее ведь, кажется, Прасковьей зовут, да?

— У вас отличная память, Морис Вениаминович. Это ж надо — лишь однажды, мельком взглянули на мою девушку, а запомнили навсегда. Так когда нам с Пашенькой подойти?

— Боже, какой же я остолоп! — деланно укорил себя Блынский, хотя мог бы об этом и не сообщать — такие, как он, никогда и ни о чем не забывают. Просто сейчас у него хорошее настроение, вот он и прикидывается. — Извините, Эд, но я вас с Прасковьей жду ровно в два часа. Дня, разумеется.

Замечу, что в душе я несколько оскорбился за святую Параскеву-Пятницу — Морис Вениаминович был, конечно, отъявленным циником, если не богохульником. Иконы вызывали у него лишь холодный рассудочный интерес. Они для него — объект нечистого заработка, а священный трепет, точнее сказать, благоговение перед ними он давно оставил другим. Хотел бы я посмотреть на его физиономию завтра, когда «окно» на таможне неожиданно захлопнется. Если, конечно, затея моя выгорит.