Луиджи

- Signora, la scongiuro... per piacere... маленький подарок... - Луиджи протягивает мне изящную деревянную буковку "L". - Можно, я приколю ее вам на свитер? - Я благосклонно разрешаю. - Думаете, это означает только "LUIGI"? говорит он, прикалывая сувенир и одновременно контрабандно (или льготно, кто его знает) поглаживая мою грудь. - Не-е-ет, signora! Это означает также "LIFE", "LOVE", "LEALTА?", "LETIZIA"! И это все - в одной букве!

- А вы часто небось в Швейцарию наведываетесь? - говорю я, имея в виду наиболее значимые компоненты этого путешествия.

- Я?.. - теряется Луиджи.

- Ну да, кто же еще?

- Я? Нет... Не так чтобы очень...

- Ну примерно? - не отстаю я. - Раз в неделю? в месяц? в квартал? в год?

В это время входит покупатель. Луиджи, сделав серьезный вид, то есть судорожно напялив слащаво-любезную маску, направляется с ним к дальней витрине.

Наконец покупатель уходит.

- Ну и как же все-таки часто вы ездите в Швейцарию?..

Луиджи молчит.

Пытаюсь смягчить подковырку:

- Ну вот, например, с сыном, с невесткой?

- С ними я сроду туда не ездил. Никогда, signora! Я бывал там, если правду сказать, не так уж и часто... Совсем редко, если посчитать! Если правду сказать, только два раза...

По дороге назад я замечаю некоторые новые детали. Улочки и переулки Bellagiо идут в двух направлениях: одни, длинные, тянутся по склонам сугубо вдоль озерного берега, другие, более короткие, проложенные поперек, - к озеру спускаются. Таким образом, каждый домик, которому повезло попасть в просвет поперечной улочки (спуска), может наслаждаться видом на озеро, снегами швейцарских гор, небом - к которому так естественно, так ненарочито подходит эпитет "бессмертное" - вообще говоря, Божьим миром. Но таких домиков мало. Большинство строений теснятся как раз на продольных улочках, лицом друг к другу, - и их первые этажи - там, где идет торговля, - то есть там, где большую часть своего существования и проводят аборигены Bellagiо, лавочники, - эти первые этажи всю жизнь видят только строенья напротив лавки. И никаких шансов, живя в минуте от знаменитого озера Comо, видеть при этом само озеро у них нет. Равно как и небо. Хотя, - говорю я себе (и это моя вариация на тему "...только б не было войны"), - наверное, в таких лавках даже в самый жаркий день всегда тенисто и прохладно...

...Первый раз... это было давно... Еще когда школу закончил... Всем классом тогда подфартило смотаться... Эх, и шикарное же времечко было, signora! Lusso! Рай - целых пять звездочек! Две недели! А другой раз... А другой раз... тоже давно... - Он многозначительно показывает на потолок, потом, закрыв глазки, состраивает невероятно горестную физиономию: - Когда в медовый месяц катались...

...Сияющие горы Швейцарии... Как это бывает после дождя, их вдруг придвинули ближе. Так близко, что картинку можно потрогать. Материалы лучшего качества, первоклассные краски... А главное - замыслы, замыслы, чертежи, проекты, эскизы! Сколько же средств убухал Создатель на эту бутафорию?

...Пролетает четыре недели, на протяжении которых мое тело, отвлеченное от вожделения вполне конкурентоспособным азартом чревоугодия, танцев, музыки, пения, спорта, судорожно пыталось научиться удобству - в креслах, на диванах, за столом, на лестницах, в бассейне... Все предметы, как назло, устроены здесь так, что телу с ними невероятно удобно, безопасно, спокойно и просто, но это тело, в стране своего происхождения, привыкло к тому, что ему всегда неудобно, беспокойно, опасно и очень не просто, оно натренировано именно на подвохи и постоянное преодоление трудностей, оно всегда начеку, и, всякий раз, когда ему комфортно, оно пугалось.

Итак, пролетает четыре недели, и я, случайно, опять оказываюсь перед той же витриной - где красуется знакомая уже "французская чашка". Это пузатый, хотя не лишенный изящества, деревянный сосуд с шестью носиками как раз для тепленькой компании - когда наступает черед крепчайшего кофе: сначала каждый чинно сосет из "своего" носика, а потом уж чашка идет по кругу... Черт, так и не купила! Совсем вылетело из головы... А завтра мне на самолет...

Ярчайший галлюцинаторный полдень. На витрину деревянных сувениров падает пожизненная тень от мясной лавки. Расплющив нос, я, сквозь стекло, пытаюсь разглядеть на прощанье ее обстановку... А вижу, конечно, только себя...

Но вот в глубине магазинчика, словно в придонном сумраке подернутого ряской пруда, начинают проступать очертания пузатой библейской рыбины. Это Луиджи. Как и положено рыбе, он беззвучен. Словно приколоченный гвоздями и, для надежности, еще и приклеенный, он застыл перед своим столярным станком. Постепенно сквозь стекло проступают и другие объекты...