Лука, или Темное бессмертие

Перед ними в мерзком бледном свете громоздился хаос. Промышленные машины были трансформированы, разобраны, превращены в железных монстров. На гигантском экране мелькали шокирующие картины: сиамские сестры, сросшиеся чревом, шурупы, ввинченные в черепа, уродцы и фрики всех видов, одноногие и однорукие… Колонки выплевывали вязкую музыку, смесь металлического трения, шороха крыльев и электрической пульсации. Плакаты, граффити, наклеенные и измазанные слоганы. «Гибридные существа», «Половина органической материи, половина промышленной», «Вернуть власть над телом, чтобы лучше владеть разумом», «Да здравствует спаривание с машинами»… Под портиком переполненный бар. Бочки с пивом, крепкие напитки.

Одри увлекла его к стойке; щелкнув пальцами, заказала два разливных пива. Она улыбалась, мотала головой, словно ее тело вибрировало в ритме басов, но, окуная нос в пену, вовсю работала. Краем глаза она отметила татуированных мутантов с пирсингом. Металлические гребни, хромированные зубы… Чуть дальше двигалась женщина на поводке, которую вел мужчина с железным протезом на месте левой руки. С какой планеты явились эти чудики? Она подумала о другом фильме, с Тарантино: «Ночь в аду»[101]. Такого рода вечеринки могли обернуться кошмаром.

Человек-нейлон прыгнул над ними и выбрался на крышу, где медленно изогнулся в странной скрученной позе. Николя пытался, как мог, расслабиться, погруженный по самые уши в атмосферу психиатрической клиники с психоделическим уклоном. Недалеко от них две дамы-распорядительницы беседовали, принимали и направляли. С этой стороны все чисто. Справа кучки гостей фестиваля устремлялись в какую-то дверь. Со стаканом в руке, повинуясь толчку Одри, Николя двинулся за нею. Они прошли мимо залов с картинами, рисунками и фотографиями. Николя мельком рассмотрел их. Люди-машины, мутации тел, киборги, голые беззубые старики с висящими мошонками и грудями. Гадость, провокация, безумие художника, конечно, но ничего противозаконного или относящегося к их расследованию.

Чуть дальше – арка, в которой висел гигантский металлический паук с сотнями блестящих глаз. Старые железные бочки, расписанные, деформированные, изогнутые, отбрасывающие чудовищные тени, высокие лбы, бесконечно растянутые рты, выкрученные конечности… На импровизированных подмостках сидящий в клубном кресле сорокалетний мужчина в костюме и галстуке дегустировал фуа-гра, извлекая ее непосредственно из вспоротого гуся. Позади на экране возникало все, что он видел, но с меньшей четкостью. Глазной имплантат или режиссура?

Спокойным движением мужчина вылил шампанское в серебряный салатник, окунул туда лицо и начал бичевать себя шариками, утыканными лезвиями. Алые лепестки расцвели на его рубашке. Атмосфера переменилась, музыка стала пронзительной, свет темно-синим, артист разделся и хореографическим движением обнажил мускулистое молочно-белое тело, оплетенное колючей проволокой. Металлическая колючка была вживлена в его плоть.

Появились два типа в синих рабочих спецовках, заковали его и потащили по коридорам во внешний дворик, расположенный за трактором с ковшом, к которому за ноги была подвешена извивающаяся, как червяк, женщина. Она размахивала большим флагом с надписью: «Какая гусеница думала, что будет летать, пока не стала бабочкой?» Копы шли вслед, увлекаемые молчаливой толпой. Они поглядывали по сторонам, всматривались в закоулки и темные углы, ища некую дверь или ее признак. Ничего. Артиста привязали к кресту, закрепленному на стене, где была изображена гигантская печатная плата. И принялись бичевать. Николя увидел в этом символ рабочего, восставшего против хозяина, только в «жестком» варианте.

– Заметила что-нибудь? – прошептал Николя на ухо Одри.

– Ни черта. Вернемся вовнутрь.

Они пошли обратно, Одри взяла Николя за плечо:

– Не будь таким надутым, можно подумать, тебе вручают орден Почетного легиона. Расслабься.

– Я и так расслаблен. Что я должен сделать? Сплясать на столе?

– А что, было бы неплохо.

Они шли по лабиринту из бредовых конструкций, невероятного слияния, где каждая труба, каждая лестница и каждый металлический изгиб превращались в произведение искусства. Повсюду надписи, на полу, на стенах, рисунки поверх рисунков, всех видов, на всех языках, ни один квадратный сантиметр не ускользнул от сумасшедших затей какого-нибудь художника.

В этом хаосе Одри остановилась перед одним из произведений, вышедшим из рук скульптора – певца невозможного, где металл танцевал на цоколе: две цепочки ДНК сплелись, как балерины.

– Я где-то уже видела этот мотив. Тебе ничего не напоминает?

Николя покачал головой. Он отвлекся на нейлонового человека, который стоял на металлической крыше в позе Человека-паука. Его затянутое пластиком лицо, казалось, смотрит на них. Он за ними следит? Одри не могла успокоиться: сама скульптура, ее форма, весь сюжет связан с их расследованием, она уверена. Но каким образом?