Лукреция Борджа

Винченцо, поскольку мы решили отслужить поминальную службу по душе моего супруга — да пребудет она во славе святых, — ты направишься с этим к почтеннейшему кардиналу Козенца, коего обременили мы этой заботой, и сделаешь то, что тебе прикажет его милость; это касается и полагающейся оплаты за службу, а также выполнения предписаний, которые будут тебе даны. Ты можешь тратить деньги по своему усмотрению, учитывая, что у тебя есть пятьсот дукатов, а если будет в том нужда, я распоряжусь, и ты получишь недостающее

².

Чезаре, которому было известно абсолютно все о поведении сестры, жестоко обидел ее, напросившись к ней на прием вместе со своим штабом. Так, 4 октября 1500 года, гневно сверкая очами, Лукреция сидела во главе стола на ужине, поданном в квадратной башне крепости, в зале, задрапированном черной тканью. На стенах были вывешены гербы Арагонской династии и Борджа. Герцогиня Бишелье, не проронившая ни слова, едва притронулась к кушаньям и не ответила ни на один вопрос, заданный братом или его офицерами. Со двора доносились бряцание оружия, ржание лошадей и грохот колес новых французских пушек.

Осень с ее дождями и сыростью, пропитавшей комнаты, ослабила подорванное здоровье Лукреции. Личный врач предписал ей незамедлительно уехать в Рим. Понимая, что силы ее убывают, она записала в своем молитвеннике следующую фразу Якопо Саннадзаро: «Вместе со слезами плоть моя истекает капля за каплей». Infelicessima попросила отца о разрешении вернуться в Вечный город. Как следует из этого письма, адресованного ее управляющему, Александр VI медлил с ответом:

Я настолько раздосадована и огорчена тем, что касается моего возвращения в Рим, что даже не могу писать, мне не остается ничего иного, как плакать. И все эти дни мы видим, что Фарина, который мог бы все устроить к лучшему, этого не сделал. Я посмотрю, смогу ли я отправить к нему Роббле. Ничего другого не остается. Еще раз говорю тебе, будь осторожен и ни за что на свете не показывай это письмо Rexa³

.

Намеренные неясности этого послания, вымышленные имена, ключ к которым есть только у адресата, свидетельствуют о тревоге Лукреции. Этот Фарина, по всей вероятности, кардинал Фарнезе, должно быть, защищавший ее перед Rexa, то есть Александром VI, а Роббле может означать Родриго, которому только что исполнился год и чей хрупкий организм плохо переносил нездоровые испарения, выделявшиеся из расщелин скал, окружавших замок. В конце того же месяца Винченцо сообщал в своем послании Лукреции, что он поговорил с папой и что последний разрешает ей вернуться в ее дом в Санта-Мария-ин-Портику.

По возвращении Лукреция ни на минуту не забывала об умершем супруге. Прислуге было велено разложить в гардеробе вещи покойного, словно их вот-вот будут надевать. Все здесь казалось окаменевшим, серебряная кифара лежала на партитуре Жоскена Депре, рядом со свитком пергамента, на котором Алонсо начертил генеалогическое древо Арагонской династии. Там фигурировали его имя и имя Лукреции, однако он не успел вписать туда имя Родриго. В этом дворце, превращенном в мемориал, она без устали бродила мимо завешенных зеркал. Ее приближенные порой слышали, как она смеется и разговаривает с «возлюбленной тенью», и это беспокоило их, как и слухи в народе о том, что с самого августа призрак герцога Бишелье часто посещает башню Борджа. Легенда эта жива и по сей день.