Луна и солнце

«Как посчастливилось месье де Данжо, — размышлял он, потрясенный эмоциональным взрывом месье. — Его вознаградят за то, что он опоздал на пять минут».

— Но вы же одобрили кандидатуру мадемуазель де ла Круа, — возразил его величество. — В конце концов, она из числа ваших приближенных.

— Приближенных моей жены! Я ни в чем не обвиняю мадемуазель де ла Круа, она не интриговала против меня. Все это задумали вы! Вы свели их, вы лишили меня расположения Лоррена!

— Я даровал его вам, — произнес Людовик, внезапно потемнев лицом, — и я же отниму его у вас, если такова будет моя воля! Я дарую его той, кому пожелаю.

— Он никогда не покинет меня, он воспротивится, я…

— Филипп!

Людовик вскочил и стал трясти брата за плечи.

Месье пораженно ахнул. Люсьен ни разу не слышал, чтобы его величество обращался к брату по имени; возможно, и месье никогда не называл по имени его величество.

— Я стремился лишь защитить вас, дорогой брат. Я люблю вас. А если Лоррен женится…

— Я не нуждаюсь в вашей защите.

— Вот как, в самом деле?

— А Лоррену не нужна жена!

— Но ее присутствие убережет его… и вас… от обвинений в…

— Он заводит одну любовницу за другой, и я не возражаю!

Никто не рискнул спорить, хотя все присутствующие неоднократно становились свидетелями того, как Лоррен дразнит его, публично оказывая знаки внимания каждой новой возлюбленной; все присутствующие неоднократно видели, как месье страдает от ревности и отчаяния.

— Не принуждайте его вступать в брак. Он единственный человек на свете, который меня любит.

И тут поднялась мадам де Ментенон.

— Любит?! — воскликнула она. — И вы смеете называть это любовью?! Ваше поведение позорно, греховно! Его величество постоянно вас защищает. Если бы не ваш августейший брат, вас давно сожгли бы на костре, и вашего любовника вместе с вами!

Месье вскинул кулаки, отталкивая брата и с ненавистью и отчаянием воззрившись на мадам де Ментенон.

— А вы… — вскрикнул месье, — вы хотите отдать ей моего возлюбленного, чтобы она не отняла вашего!

Мадам де Ментенон бессильно опустилась на пол. Людовик в ужасе обернулся к ней:

— Мадам, это ложь!

— Не отрицайте, сударь, она прельщает вас, — продолжал месье, — своей красотой, своим умом, своей невинностью. Неужели вы думаете, что она способна вернуть вам юность?

— Удалитесь, брат! — повелел Людовик.

— Охотно! Верните мне только мою кавалерию. Мы с Лорреном будем сражаться за вас, как Александр и Гефестион. Возможно, я буду убит, как Патрокл…

— Имейте достоинство сравнивать себя с Ахиллом!

— …и вы избавитесь от меня…

— Нет. Это невозможно.

— Вы не поручаете мне никаких дел государственной важности, вы не даете моему сыну возможности проявить себя, а теперь…

— Убирайтесь! — крикнул его величество.

Месье рванулся с места и сам распахнул дверь, стеная от отчаяния.

— Да как он может обвинять меня в предательстве?! — возопил его величество. — Как мне спасти его? Как ему помочь?

И тут он заплакал. Его слезы заструились на узорный паркет. Он задыхался, пытаясь вновь овладеть собой, но лишь зарыдал громче; его стоны гулко отдавались в пустом зале.

— Идите ко мне, дорогой мой, — прошептала его супруга, — идите ко мне.

Король упал на колени, спрятав лицо на груди у мадам де Ментенон. Она прижала его к себе, утешая, уговаривая, и злобно воззрилась на Люсьена.

Не дожидаясь разрешения его величества, Люсьен поклонился, пятясь, отошел и спасся бегством.

Мари-Жозеф скакала на Заши мимо мраморных статуй, возвышающихся над Зеленым ковром. Благодарная судьбе даже за минуту покоя, она заглядывала в лицо каждой, завидуя их безмятежности и невозмутимости.

«Ораторы бесстрашно провозгласили бы, что русалка во всем подобна женщине, — думала она, — и никто не побоялся бы им поверить. Римские боги и ораторы никогда бы не испытали чувства вины, пропустив мессу; они отправились бы на поиски приключений, выиграли бы битвы за правое дело и ни разу не вспомнили бы о том, что повздорили с братом или забыли о своих обязанностях при мадемуазель».

«Лотту причешет Халида, — сказала себе Мари-Жозеф, — герцог Шарль сделает Лотте множество комплиментов, и она даже не вспомнит о моем существовании».

В дальнем конце сада вереница посетителей змеясь вползала на Зеленый ковер, оттуда в русалочий шатер и теснилась возле фонтана Аполлона, встречая аплодисментами морскую женщину.

«Ее не следовало выставлять напоказ, словно животных в зверинце, — подумала Мари-Жозеф. — Это ниже ее достоинства! А ответственность лежит на мне, ведь это я учила ее дурацким фокусам!»

Однако полномочий закрыть шатер у Мари-Жозеф не было.

Заши резко вздернула головой и загарцевала, требуя, чтобы ее пустили галопом, пустили вскачь, так чтобы ее грива развевалась по ветру, а плащ Лоррена раскрылся за Мари-Жозеф словно крылья.

— Нет, моя боевая лошадка, — прошептала Мари-Жозеф, — мы должны идти спокойным, размеренным шагом. А то еще задавим кого-нибудь, если бросимся спасать из неволи русалку.

«Интересно, — думала она, — русалка умеет ездить верхом? Вдруг она каталась в океане на китах? Вот если бы это было так…»