Луна команчей

— Я знаю Трех Птиц давно, — сказал Знаменитая Обувь. — Он не испытывает ненависти к кикапу. Однажды я помог ему выследить пуму, которую он подстрелил. Я думаю, что пума могла уйти, если бы я не отыскал ее вместе ним.

Огастеса иногда раздражала напыщенность речи Знаменитой Обуви.

— Я полагаю, что сейчас он забыл о пуме, — сказал он. — Он может подойти и перерезать тебе горло прежде, чем вспомнит о ней.

Знаменитая Обувь посчитал замечание слишком нелепым, чтобы отвечать на него. Три Птицы никогда не забудет того, как он помог ему выследить пуму, так же, как и Бизоний Горб не забудет его доброту к умирающей бабушке.

— Не посмотреть ли мне, как я смогу преподнести им сюрприз, капитан? — спросил Колл. Он проявлял нетерпение от бездействия. Проводить совет прекрасно ночью, но сейчас стоял день, и его лошадь находилась под седлом и горячилась.

— Ты не сумеешь поймать их, — сказал Знаменитая Обувь. — Они следуют за вами, но не близко, и у них лошади лучше, чем у вас. Если ты станешь преследовать их, они заведут тебя так далеко, что ты будешь голодать, прежде чем сможешь вернуться обратно.

Колл проигнорировал разведчика и посмотрел на капитана. Он не видел причин для того, чтобы терпеть вражеское преследование.

Капитан Скалл весело посмотрел на молодого человека. Тот, очевидно, хотел отправиться в погоню за индейцами, несмотря на явное предостережение разведчика.

— Я бывал там прежде, и я не голодал, — сообщил ему Колл.

Скалл поджал губы, но ничего не сказал. Он подошел к своим седельным сумкам и рылся в них, пока не нашел небольшую книжку. Затем он вернулся к костру, уселся поудобнее на мешок с картофелем, и поднял книгу, которая была сильно зачитана.

— Ксенофонт — произнес он. – «Отступление десяти тысяч». Конечно, нас только двенадцать человек, но когда я прочитал Ксенофонта, то могу себе представить, что нас десять тысяч.

Огастес спокойно седлал лошадь. Если предстояла погоня, он хотел бы поучаствовать в ней.

Несколько рейнджеров зашевелились, натягивая сапоги и посматривая на свои ружья.

— Эй, оставьте это! — вдруг сказал капитан Скалл, отрываясь от книги. — Я не собираюсь посылать вас преследовать призрак в этой скудной стране. То, что мистер Колл не голодал в ней на время своего последнего визита, не означает, что он не будет голодать завтра. Да и все остальные тоже.

— Там всегда первый раз, как говорят, — добавил он. — Я думаю, что это сказал какой-то умный грек, либо сам Папа Франклин[9].

Затем он остановился и добродушно улыбнулся своим сконфуженным и одетым в лохмотья людям.

— Когда-нибудь слышали звучание греческого языка, парни? — спросил он. — Это прекрасный старый язык, язык Гомера и Фукидида, не говоря уже о Ксенофонте, нашем сегодняшнем авторе. У меня до сих пор в голове осталось изрядное количество греческих слов. Я почитаю вам, если вам угодно, о десяти тысячах человек, которые шли домой после поражения.

Никто не сказал «да» и никто не сказал «нет». Люди просто стояли на том же месте, где они стояли, или сидели, если они еще не встали. Дитс подбросил еще несколько веток в костер.

— Это прекрасно, что вы согласны, — сказал капитан Скалл.

Он оглянулся с усмешкой, а затем, сидя на мешке с картофелем, и щурясь, чтобы рассмотреть мелкий шрифт карманного Ксенофонта, начал читать отряду на греческом языке.

— Это было хуже, чем слушать кучу команчей, пожирающих друг на друга, — сказал Длинный Билл, когда чтение закончилось, и отряд снова был в движении.

— Я бы предпочел слушать, как визжат свиньи, чем такую ерунду, — добавил Айки Риппл.

Огастес не любил читать, как и другие, но тот факт, что Длинный Билл выступил против, повернуло его в другую сторону.

— Это был греческий язык, — напомнил он им высокомерно. — Все должны иногда послушать греческий язык, и латынь тоже. Я мог слушать целый день, когда кто-то читал по-латыни.

Колл знал о претензии Огастеса на некоторые знания латыни, но сам никогда не был уверен в обоснованности этой претензии.

— Сомневаюсь я, что ты знаешь хоть слово из этих языков, — сказал Колл. — Ты не понял ничего из прочитанного, и никто другой не понял.

В отличие от рейнджеров, Знаменитая Обувь был сильно впечатлен чтением капитана. Сам он мог говорить на нескольких диалектах и идти по следам любого существующего животного. Но капитан Скалл шел по еще более трудному и более неуловимому следу: крошечному, сложному следу, который бежал по страницам книги. Этот Большой Конь Скалл мог идти по крошечному следу от страницы к странице книги и превратить то, что он увидел, в звук, что было волшебством, которое никогда не переставало удивлять кикапу.

— Это может быть манера разговаривать с богом, — заметил он.

— Нет, это был просто какой-то старый греческий парень, который проиграл войну и вынужден был плестись домой со своими десятью тысячами человек, — ответил Огастес.

— Это очень много людей, — сказал Колл. — Интересно, сколько же воевало на той стороне, которая выиграла?

— Не все ли тебе равно, Вудро? Ты даже не любишь слушать греческий язык, — заметил Огастес.