Луна за облаком

— За все то, что у тебя было и есть.

— А что же такое у меня было и есть?— За:лядывая ему в глаза, она тормошила его и не отставала, пока он не заговорил.

— Ты делилась со мной своей силой духа, принципиальностью, верностью долгу...

— У-y, как громко!— рассмеялась Чимита. — Замолчи. Мы в тайге, а не на собрании.

— Хочешь, я принесу тебе на ладони белый-белый снег и, пока он тает, мы помолчим и каждый вспомнит о том, что было у нас в жизни самое-самое лучшее?

— От тебя самое-самое? Для меня. Да?

— Ну да. И от тебя. Для меня. Самое-самое...

Они спустились на пологий берег озера. Хрустела, ломаясь под ногами ветошь, там и тут бросались в глаза нагромождения кам­ней. Воздух был чист и прозрачен, нигде ни облачка, ни туманных свей. К небу уходил, глухо бормоча, вечный тревожный зов озера.

— Смотри!—воскликнула Чимита.— Зеленый закат!

По всему горизонту колыхалось и плавилось что-то зеленое, то светлея, то темнея, и горы на том берегу покачивались, падали и сгорали в зеленом огне. И весь этот причудливый свет, что рас­текался по горизонту, казалось, выплескивался из озера, из его пучин и вместе с волнами закрывал уходящее на отдых солнце.

— Мне в жизни остается... жить для тебя,— проговорил Тру­бин.— Заслужить твою любовь. И доказать, что я тебя люблю.

— Разве я тебя в чем-то подозреваю?

— Все равно я должен доказать!

— Кому, Гриша?— Она удивленно вскинула на него глаза, пол­ные слез.

— Тебе, себе. И всем.

Он сжал руками виски и закачался. По зеленому закатному лу­чу заскользили черные и белые пятна и все смешалось. Ни солнца, ни гор, ни озера...

— Что с тобой, Гриша?

— Понимаешь, я как тот... Я не похож на Файзина? Мне иногда страшно становится.

— На какого Файзина?

— Помнишь, в джазе пел по-английски? Тебе еще понравилось тогда...

— С чего ты взял, что похож?

— Я ударил его однажды за то, что он... Ну, он — сволочь, си­мулянт. Обморозился, чтобы списали с самолета. И с женщиной одной гнусно вел себя, все домогался... Ты молчи, молчи! Ничего не говори. Не смей! Я сам все скажу. Все! Когда жена от меня уез­жала, я как-то... Так уж вышло, что ничего не понял из того, что происходило. А потом Даша Елизова... Она нравилась мне. Да-да. Но меня угнетало... Это было тяжелое чувство. Будто бы... Посто­янно кто-то корил меня: «Какое ты, Трубин, имеешь право сводить счеты с уехавшей женой да еще губить благополучие чьей-то се­мьи?» Я рассуждал: «A-а, меня обманули, а почему мне оставаться чистеньким?» Да-да не спорь, не оправдывай меня.

Он умолк и опустил руки. По его лицу ходили тени от кача­ющихся на ветру кустов. Зеленый закат, блекнув, стекал с гор и тонул в озере. Остро пахло сырой землей и бражными соками сосны.

— Все прошло,— вздохнула Чимита.— Все осталось позади. И наши промахи и ошибки тоже... И луна за облаком позади.

— Какая луна?— не понял он.

— Просто луна... Да еще за облаком.

Воздух наполнился свистом крыльев. Оба — удивленные — смотрели в небо. По затухающей зеленой полосе проносились тени крупных птиц.

— Лебеди!

Тени, задевая колкие щербины Хамар-Дабана, уносились все дальше, и свист от полета стаи уже не долетал сюда.

— Они зимовали здесь, эти лебеди,— сказал убежденно Тру­бин.— Где-то неподалеку теплые незамерзающие воды.

— Помнишь тех лебедей? Летом... Может, и они в этой стае?

Пока они добирались до стройки, с Байкала подошла туча. Тяже­лые капли охолонули горячую марь и грузно зашлепали по дороге. Там и тут зачернели дождевые оспинки. Резко запахло сухой пы­лью. Но скоро этот запах сошел на нет. Оспинок становилось все больше, вот уже им тесно на дороге, и они, сбегаясь в ручейки, растекались повсюду водопольем.

Трубин и Чимита укрылись от дождя под сосной. Потоки, из­вергнутые тучей, с гулом волокли мимо их скопившийся за долгую зиму мусор.

г. Улан-Удэ.

1964-1970 гг.