Луначарский

— Я в гостях. Я уважаю хозяина. Однако я ничего с собой поделать не могу. Я не согласен. Я считаю, что чувства даны человеку от века, от Адама и никакая самая новая эпоха ничего не может изменить. Просто есть люди, менее и более тонко чувствующие, менее и более умеющие выразить эти извечные чувства. Последние и являются поэтами. Вечность, устойчивость чувств и обеспечивает творениям поэтов вечную жизнь и общеинтересность для разных эпох. Вас, Борис Леонидович, я считаю великим поэтом, и если присутствующие присоединятся к моей просьбе, может быть, вы что-нибудь прочтете нам?

Пастернак был смущен высокой оценкой его поэзии.

Уловив его замешательство, Луначарский сказал:

— Может быть, мы все помиримся на том, что в чувствах есть и нечто вечное, устойчивое, и нечто подвижное, исторически преходящее и изменчивое. И может быть, мы все присоединимся к великолепному предложению Юрия Карловича и попросим Бориса Леонидовича что-либо прочесть?

Напряжение спало, однако Борис Леонидович все еще не мог успокоиться и сказал, что согласен прочесть что-нибудь, но не из новых стихов, и с непременным условием, что Луначарский совершенно откровенно выскажет мнение об этих стихах, то есть даст устную рецензию, на которые он такой мастер.

Луначарский согласился на это условие, а все присутствующие горячо присоединились к просьбе: пусть Пастернак прочтет свои стихи. И тогда Пастернак просветлел лицом и начал читать:

Сестра моя — жизнь и сегодня в разливе

Расшиблась весенним дождем обо всех,Но люди в брелоках высоко брюзгливыИ вежливо жалят, как змеи в овсе…

Когда Пастернак закончил, раздались аплодисменты. Смущаясь, Борис Леонидович напомнил Луначарскому его обещание.

Луначарский согласно кивнул головой и сказал:

— Пример Юрия Карловича достоин подражания, и я буду говорить совершенно откровенно. Вы очень трудный поэт, и в этом заключается основное противоречие между внутренней легкостью — не легкомыслием, а именно легкостью содержания ваших стихов и формой. Стихи ваши певучи, но чрезмерно изысканны. Часто хочется сказать: изысканно, но не найдено. Прочитал — как будто прошелся под черемухой. У вас душа вроде зеркального шара, от этого все образы не могут слиться во что-то целое и дробятся на грани, сверкают, но вместе с тем расплываются. Вам даны и традиционные, и новые чувства. Вы их мастерски изображаете. И вы убеждаете всех нас в том, что нет чувства смерти, есть только чувство жизни.

Наступила пауза. И как раз в этот момент вошла пожилая аккуратная женщина еще не вымершей к началу 1930-х годов профессии — домработница. Она внесла большое блюдо с горячим и источающим умопомрачительный аромат мясным пирогом. Это был обещанный кулинарный сюрприз.

Глава тридцать девятая

ЛУНАЧАРСКИЙ И ЗАРУБЕЖНАЯ КУЛЬТУРА

Луначарский-критик посвящает много творческого внимания проблемам современной культуры Запада. Он пишет письма из Италии («Философские поэмы в красках и мраморе» (газета «Киевская мысль», 1909–1910) — очерки о древнеримском искусстве и об искусстве итальянского Возрождения; «Парижские письма» (журнал «Театр и искусство», 1911–1915), описывающие художественную жизнь французской столицы. Эти и другие подобные работы свидетельствуют о знании общеевропейской культуры и о желании ее по-новому осмыслить. В 1918 году Луначарский пишет предисловие к монографии К. И. Жуковского об американском поэте Уитмене, переводит с французского «Письмо к русским революционерам» Р. Роллана. Его перо описывает особенности и идейную антикапиталистическую направленность творчества А. Франса, Р. Роллана, Б. Шоу, М. Метерлинка, Р. Бракко, С. Бенелли. Он утверждает высокое значение поэзии У. Уитмена и Э. Верхарна за ее «…широкочеловеческий, завоевательный и коллективистский оптимизм…». Луначарский, как метко его назвал Р. Роллан, действительно «был всеми уважаемым послом советской мысли и искусства» за рубежом.

Он характеризует символизм как наиболее влиятельное течение европейской литературы, устремленное к «минус-ценностям жизненного упадка» и полное «эгоистической лирики».

Луначарский читает курсы лекций по западноевропейской литературе в Коммунистическом университете имени Я. М. Свердлова, в которых дает анализ творчества Данте, Шекспира, Сервантеса, Шиллера, Свифта, Гейне и Шоу и других поэтов и писателей; публикует труд «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах» (1924); остро критикует в статье «Страшная книга» декадентский роман Даниэля Галеви, пессимистически рисовавший будущее человечества.