Луначарский

— Для постижения этого вопроса приглашаю вас на мой реферат. Читаю его сегодня вечером на собрании русских политических эмигрантов. Тема — внутрипартийное положение, организационный и тактический оппортунизм меньшевиков.

— С большим интересом послушаю, Владимир Ильич!

Ленин попросил приготовить кофе, но в доме его не оказалось. Луначарский предложил недалекую прогулку и посещение мастерской скульптора Аронсона. Анатолий Васильевич убедил, что такой ранний визит не обеспокоит хозяина мастерской, а чашка кофе у гостеприимного хозяина совершенно точно найдется. Ленин согласился, и они совершили приятную утреннюю прогулку по просыпающемуся Парижу. Вскоре они были в мастерской Аронсона. Хозяин быстро приготовил кофе, угостил утренних посетителей и, сидя с ними за столом, острым профессиональным глазом стал рассматривать человека, приведенного Луначарским. Аронсон посчитал, что у гостя сократовский лоб и удивительно красивая голова. Скульптор сказал:

— Господин Ленин, я хотел бы изваять ваш бюст или, быть может, даже скульптуру в полный рост.

Ленин смущенно промолчал. Луначарский же, не без некоторого умысла организовавший посещение Аронсона, порадовался, что его замысел удался, и поддержал эту идею.

Вечером того же дня Луначарский впервые услышал Ленина как оратора.

В перебранках с меньшевиками, в их острой критике Лениным Луначарский чувствовал не только споры вокруг тактических вопросов и принципов строения партии, но и борьбу амбиций и схватку за личное лидерство. В конце концов, и с той и с другой стороны в этой перебранке участвовали молодые люди. Знаменательно, что большинству декабристов, например Бестужеву, Пестелю, Каховскому, как и деятелю французской революции Робеспьеру, было примерно столько же, сколько многим большевикам и меньшевикам в первую русскую революцию — около 33 лет. Видимо, возраст Христа, проповедника всеобщей любви и всепрощения, самый революционный возраст. Заметим, что Ленину в первую русскую революцию было 34–35 лет и он считался «стариком» по сравнению со многими своими соратниками и противниками, Луначарскому же было 30 лет. Он ощущал нарастание взаимной неприязни Ленина и его окружения, с одной стороны, и меньшевиков и их лидеров — с другой. Луначарскому было не все понятно в этих идейных перебранках, а кое-что даже раздражало, вызывало недоумение и даже протест.

Меньшевики ратовали за создание, говоря современным языком, не коммунистической, а социал-демократической партии, с демократическими ориентациями в ее внутрипартийной жизни и программных действиях, ориентированных на долгий преобразовательно-эволюционный путь достижения цели. Этот подход мог удержать партию от наполеоновских и тоталитаристских перспектив, но мог привести и к забалтыванию революционных проблем. Такой подход практически откладывал революцию надолго, если не навсегда. Большевики были исторически нетерпеливы, они хотели изменения общества сегодня, в крайнем случае — завтра. Их позиция включала в себя революционную активность и беспощадное революционное насилие. Последнее могло принести скорые коренные преобразования общества, но было чревато перманентным неизбывным насилием, возможностями узурпации власти и несло в себе угрозу внутрипартийной диктатуры. Достоевский в «Преступлении и наказании» предупреждал, что насилие, даже имеющее справедливые мотивы, раз начавшись, может почти спонтанно продолжиться и его трудно будет остановить. Мы сегодня, зная опыт 1917 года и последующей Гражданской войны, зная опыт 1937 года и ГУЛАГа, не можем отрешиться от настороженного отношения к революционной «большевистской» формуле «весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…». Мы, вооруженные опытом истории, хорошо знаем, что было «затем». Молодые люди начала XX века еще не обладали историческим опытом, который ориентировал бы их на осторожное отношение к насилию в процессе развития общества. Однако социальная интуиция подсказывала некоторым из них — и в их числе был Луначарский — необходимость некоторой осторожности в этом вопросе.

За столкновением амбиций, в борьбе за лидерство в революционном движении, в спорах между меньшевиками и большевиками таились тактические и стратегические расхождения между крыльями расколовшейся российской социал-демократической рабочей партии. Прослушав ленинское выступление на собрании русских эмигрантов, Луначарский увлекся твердой, рационально обоснованной позицией «старика», но при этом не утратил своей приверженности к демократическим формам партийной жизни и остался сторонником интеллигентных взаимоотношений с товарищами по борьбе. Однако ленинская суггестивность и воля увлекли Луначарского, и он потянулся к большевикам.

На следующий день после своего выступления Владимир Ильич писал Надежде Константиновне: «…Постараюсь приехать поскорее и ускорить приезд миноносца… Завтра переговорю с миноносцем и, наверное, он будет за меня…»