Луначарский

И все же из беседы Ольденбург вынужден был сделать вывод: «Настроение комиссариата по отношению к академии не может считаться особенно благоприятным». В июле 1919 года Наркомпрос вновь подтверждает и конкретизирует свои претензии к академии: «Комиссариат не находит удовлетворительной проведенную Академией наук реорганизацию. Академия именует себя Российской, однако остается не связанной со многими важными сферами жизни страны». При этом выборы академиков все же остались прерогативой общего собрания Академии наук. Как заманчиво было для бесстыдно корыстных карьеристов отнять эту научно-демократическую процедуру у Академии наук и под революционным предлогом передать возможность решения вопроса о членстве в академии какой-либо бюрократической инстанции! Однако преобразования в этом бюрократическом направлении на каком-то этапе остановились. Впрочем, даже уже в XXI веке не прекратились попытки придушить, или развалить, или лишить самостоятельности Российскую академию наук (в том числе и в вопросе выборов членов академии).

Ольденбург обращается к академику П. Л. Лазареву:

— Попросите Красина, чтобы он поговорил с Лениным и объяснил ему, что разрушение Академии наук опозорит любую власть. Науку, конечно, уничтожить нельзя, но расстроить систему академии нетрудно.

Вскоре Ленин вызвал Луначарского и резко выговорил ему:

— Я очень обеспокоен! Вы, я слышал, хотите реформировать академию, у вас даже издаются какие-то планы на этот счет? До меня доходят неприятные сведения о том, что ваш комиссариат замахивается на Академию наук.

Луначарский ответил:

— Наркомпрос на академию не замахивается. Просто молодой коммунист и астроном Павел Карлович Штернберг разрабатывал план реорганизации академии. Он предполагает сломать существующую систему академии, он хочет здание академии как научного учреждения заменить сооружением образцового академического града. Этот прожект даже не обсуждался и не имеет еще никакого статуса.

— Анатолий Васильевич, прошу вас лично проследить, чтобы никто не вздумал озорничать с Академией наук ни под каким предлогом! Только осторожно и органично ее следует вводить в новое коммунистическое строительство. Не озорничать! Озорство может дорого стоить!

— Владимир Ильич, я учту ваши соображения. Вместе с тем я полагаю, академию необходимо приспособить к государственной и общественной жизни, нельзя оставлять ее каким-то государством в государстве. Мы должны ближе подтянуть ее к себе, знать, что она делает, а потому давать ей некоторые директивы. Но, конечно, планы коренной реформы сегодня несвоевременны и серьезного значения мы им не придаем.

— Нам сейчас, Анатолий Васильевич, вплотную академией заняться некогда. Это важный государственный вопрос. Его решать нужно осторожно, тактично и на основе изучения и знания проблемы.

— Боюсь, что, пока мы заняты проклятыми черновыми вопросами, у вас найдется какой-нибудь «смельчак», который наскочит на академию и перебьет там столько посуды, что потом и в сто лет осколков не собрать. Вы понимаете? Я уверен, что понимаете.

Глава двадцать пятая

ИЗДАНИЕ КЛАССИКОВ

Луначарский — плодовитый критик. Его критические статьи сочетают в себе научность и публицистичность, политическую актуальность и устремленность в будущее. Он поддерживал принцип автономии Пролеткульта, против которой выступал Ленин. Как государственный деятель, руководивший культурой, Луначарский участвовал в создании основополагающих партийных документов. В их числе была и известная резолюция ЦК ВКП(б) 1925 года «О политике партии в области художественной литературы».

В поздних работах (1931–1933) эстетические и литературно-исторические воззрения Луначарского уточняются и углубляются. Его оценки творчества Горького сближаются с ленинскими, обостряется критическое отношение к теоретическим идеям и конкретно-литературным суждениям Плеханова и к философско-эстетическим взглядам Ницше.

В одной из последних работ «Гоголиана (Николай Васильевич приготовляет макароны)», опубликованной в 1934 году, Луначарский искал различия в разных литературно-публицистических формах и жанрах.

В приемной у начальства иногда у посетителей отыскивается общая тема и затевается какое-либо обсуждение или спор. На сей раз темой стал сам Луначарский.

— Луначарский — человек мягкий как воск.

— Нет, он тверд как кремень.

Однако спору было не суждено разгореться.

— Кремень, сверху покрытый восковой оболочкой, — примирительно сказал сидевший рядом с Тихоновым-Серебряковым высокий худощавый человек лет тридцати. Он, видимо, наконец дождался своей очереди, а потому встал с кресла, взял большой и, судя по всему, нелегкий чемодан, до того стоявший у его ног, и не спеша, с достоинством прошел в кабинет.

Луначарский согласно выработанному им служебному этикету, переросшему в своеобразный ритуал, вышел из-за стола встретить нового посетителя. Гость поставил на пол чемодан, пожал Луначарскому руку и представился: