Лунные прядильщицы

«Я не беспокоюсь, с какой стати? Все прекрасно. Нет, только не апельсин, спасибо. Можно сыра?»

«Конечно. Вот. Белый козий, а желтый, с дырками – овечий, берите какой угодно… Извините, я на минуточ­ку. Легка на помине».

Он снял кофейник с огня и вышел из столовой через террасу на освещенную солнцем улицу. Там ждала жен­щина, не обращалась к нему, не подавала знаков, толь­ко ждала с терпением бедного человека. Я узнала ее. Сестра Стратоса, София.

Если бы только перестать складывать в голове одно с другим… Если бы удалось выключить этот механизм… Но компьютер работал, нежеланный, подытоживая все, крупицу за крупицей. Тони и «англичанин». А теперь Тони и София. Там была женщина, сказал Марк. София и ее брат… Я упрямо ела сыр, стараясь игнорировать нежеланные ответы. Намного лучше сконцентрировать­ся на сыре, и еще остались вино и кофе, которое должно последовать за сыром, с восхитительным запахом. Тони несомненно назовет это cafe francais… Вот компьютер выдал мимолетное воспоминание о Марке, грязном, не­бритом, мучимом кошмарами, глотающем равнодушно и с трудом кофе из термоса и сухое печенье. Я яростно нажала на кнопку, стерла память и вернула свое внима­ние к Тони, изящному и безукоризненному. Он стоял непринужденно на солнце и слушал Софию.

Она положила плоскую ручищу на его плечо, словно просила о чем-то. Покрывало сползло и бросило тень на половину лица, к тому же на этом расстоянии я не видела его выражения, но поза говорила о настойчиво­сти и страдании. Казалось, Тони успокаивает ее и погла­дил руку на своем плече, прежде чем отстраниться. Затем он сказал что-то бодрое на прощание и ушел. Когда он повернулся, я бросила взгляд на стол и отодви­нула тарелку с сыром. Лицо Софии, когда Тони оставил ее, выражало горе, и она плакала, но на нем также несомненно был и страх.

«Cafe francais, дорогая?» – предложил Тони.

Даже компьютер с помощью двух чашек кофе не помешал мне уснуть после ланча. Я вынесла вторую чашку в сад, и там под сонное жужжание пчел и спокойный плеск моря заснула на полчаса или около того. Проснувшись, я обнаружила, что у меня нет состо­яния, похожего на похмелье, которое иногда остается от дневного сна. Свежесть, бодрость и масса приятных предчувствий в связи с тем, что скоро здесь будет Фрэн­сис, которая всегда знает, что делать…

Я не концентрировалась на этой мысли, даже не признавала, что она у меня есть. Села, выпила стакан воды, теперь тепловатой, которую подали к кофе, и, исполненная сознания долга, принялась писать открыт­ку Джейн, своей подружке по комнате в Афинах. Джейн очень удивится, когда получит ее… Этого я тоже не признавала, просто заявила себе, что хочу прогулять­ся, а открытка – уважительная причина для спокойной прогулки аж до почты. Я ни на секунду не задумалась, зачем мне причины или почему, в самом деле, мне понадобились прогулки после всех физических нагрузок этого дня. Я убеждала себя, что Джейн только и мечтает получить от меня известие.

Послание, которое должно было вызвать удивитель­ный восторг, гласило: «Прибыла сюда сегодня. Красиво и спокойно. Фрэнсис ожидается днем. Она испытает трепет, когда увидит цветы и истратит фунты стерлин­гов на пленку. Отель кажется хорошим. Надеюсь, будет достаточно тепло, чтобы плавать. С любовью – Нико­ла». Я написала это очень четким почерком и отнесла в фойе. Тони сидел за столом, задрав ноги, и читал книгу «Любовник леди Четтерлей».

«Не вставайте, – сказала я поспешно. – Я только хотела узнать, есть ли у вас марки. Только одна для местной открытки. За драхму».

Он спустил ноги, пощупал под столом и выдвинул ящик, в котором был беспорядок. «Конечно. Одну марку за драхму, так вы сказали? – Длинные пальцы перели­стали три или четыре неприглядных листа почтовых марок. – Вот. Осталось только две, вам повезло».

«Спасибо. А есть марки за пять драхм? Возможно, я бы купила их сейчас для писем в Англию авиапочтой».

«Посмотрю. Пять… Как приятно, что самый первый турист хорошо ориентируется. Я никогда не помню этих вещей. Из меня бы вышел самый паршивый клерк в справочном столе. Не представляете, железнодорожные расписания просто приводят меня в панику».

«Тогда вы приехали туда, куда надо. Вы имеете в виду, – спросила я невинно, – что ни разу не писали домой с тех пор, как приехали в Грецию?»

«Дорогая, я старался стряхнуть с ног пыль дорогого старого дома священника как можно быстрее. Нет, про­стите, нет марок за пять драхм, только за две и четыре. Торопитесь, или я мог бы достать для вас?..»

«Не беспокойтесь, спасибо, мне все равно хочется ознакомиться с местностью. Ой, простите, я даже не могу сейчас заплатить и за эту марку, оставила кошелек наверху. Спущусь через минуту».

«Не волнуйтесь. Запишем это в счет. Удвоим за бес­покойство и не будем вспоминать».

«Нет, кошелек все равно нужен, чтобы купить марки в деревне. И я должна взять темные очки». Я оставила открытку на столе и поднялась в комнату. Когда я вернулась, могу поклясться, что открытка не сдвину­лась с места даже на миллиметр. Я улыбнулась Тони. «Надеюсь, здесь есть почта?»