Лунный бархат

«Детский вопрос, Мигель. Все в мире целесообразно. Я уже очень давно это понял. Волки не менее необходимы, чем олени. Так что смысл во мне – ночной хищник, ужас, смерть для тех, кому назначено судьбой – так же, как в волке, в барсе, в пуме. Удар милосердия для обреченных. Страх и неизвестность – часть мира, обратная сторона его прелести – к тому же, кому-то нужно готовить пашню под посев, верно? А смысл для меня – мир, прекрасный мир, который неблагодарные смертные готовы воспринимать, как тюрьму, да еще – охота, риск, любовь и любопытство, жестокое любопытство. Мне всегда так нравилось наблюдать за изменениями – будь то рисунок облаков или технический прогресс…»

«Ты телик смотришь… небось и газеты читаешь, да?»

«Я же попытался объяснить – мне ужасно интересно. Я люблю искусство – кино теперь почти так же, как книги, мне важно знать, что происходит в человеческом мире…»

«Зачем?»

«Неужели ты думаешь, что нас это не касается? Зря так думаешь».

Джеффри повернул мою голову к себе, так, чтобы удобнее было смотреть в глаза – и я увидел… не знаю, как описать. Это было все равно, что смотреть чужой сон, но не записанный на пленку, а вмазанный в твою собственную кровь, как некий невозможный наркотик – ох, те еще картинки!

Я видел чумной город, улицы, заваленные нечистотами, по которым бродили божедомы с факелами и железными крючьями, в пропитанных смолой балахонах и в масках с дымящимися клювами. Видел, как, застревая колесами в грязи, катились телеги, полные посиневших трупов. Слышал, как орало воронье над церковью, окруженной кострами, около кладбища, на котором безносые, клейменые каторжники в кожаных фартуках засыпали известью рвы, освещенные горящей смолой, набитые мертвецами, и падали в судорогах прямо на трупы – а их товарищи по несчастью засыпали и их. Видел, как обезумевший монах выкрикивал зловещие пророчества в ночь, пустым улицам, затянутым дымом, и бросился в уличную пыль, раздирая на себе одежду – видел сквозь пелену слез, то ли от дыма и запаха падали, то ли…

Чума растворилась в темноте – и я увидел другой город. Кажется, это было где-то в Азии или на Востоке – тут между глиняных заборов, в купах роз, на узеньких пыльных улочках шла чудовищная резня. Я не так уж хорошо знаю историю, я не понял, были это крестоносцы или какие-то другие европейцы – но я видел, как местные жители вздергивали отрубленные головы на пики, а пришельцы насиловали женщин и кромсали их кинжалами. Базарные лавчонки полыхали дымным чадящем пламенем, рвущим ночь, тельце младенца валялось под ногами бойцов в клокастом факельном свете.

«Что ты там делал, Джеффри?»

«То же, что и везде, Мигель. Я смотрел на людей. А еще – облегчил участь кому смог. Это очень важное дело – облегчить участь, дать умереть достойно… или счастливо. Это большая удача смертного – когда смерть добра к нему. Подумай – и сам поймешь».

Я на секунду вывалился из воспоминаний и увидел его серьезное лицо. Я решил, что ему тяжело об этом думать, и хотел прервать видения, но он схватил меня за руку и втащил обратно.

На сей раз картины были куда ярче – наверное, потому, что события произошли не так давно. Метельной ночью, рядом с вмерзшим в сугробы грузовиком, в темной подворотне вампир приподнял за подбородок голову человека неопределенного возраста и пола – череп с горящими глазами, с темной, как обугленной кожей, череп, повязанный шерстяным платком. Высохшие руки, почти такие же ледяные, как руки самого вампира, вцепились в его пальто на груди, чтобы легкое тело могло удержаться на ногах – и на лице умирающего мелькнула тень блаженной улыбки. Вампир обернулся и посмотрел на небо: там, по черному льду скользили белые столбы прожекторных лучей.

«Это уже Питер, Джеффри?»

«Тогда его называли Ленинградом, Мигель».

«Слушай, зачем ты мне это показал?»

«Чтобы ты не питал иллюзий насчет вампиров и людей. Я показал тебе удар милосердия – и все».

«Я и не питаю иллюзий. Такие удары мне и самому приходилось наносить – я знаю, чего это стоит. Я знаю, что смерть – важная штука, хоть и считается, что об этом не говорят вслух»…

«Тогда ты знаешь, что мир идет своим путем».

«И много в нем потустороннего?»

«Оно посюстороннее, Мигель. Ты уже сам понял: мы с тобой – Хозяева Ночей в городах. Хранители и проводники умирающих. Так, видимо, было всегда. Я видел и других существ – тоже из силы, но еще и из света, из чистого света… только в городах они не живут. Они хранят то, что нарождается на свет, и до нас с тобой и нам подобным им нет никакого дела».

«Кто они?»

«Вот этого я не знаю. Может, хранители чего-нибудь другого. Но к людям имеют такое же отношение, как и мы».

К чему нам, действительно, рыдать об ушедших днях и горестях, давно канувших в Лету?! На наш век хватит свеженьких. Пропади она пропадом, человеческая глупость, заодно с пошлостью и суетой! Мы плюнули на это дело. Мы толкались и пинались, потом – швырялись кусками сосулек с навеса над остановкой, а когда сосульки кончились, мы пошли, куда глаза глядят и метет поземка.