Лунный тигр

Клаудия, судя по всему, снискала его расположение. С тех пор, как они познакомились, он был с ней любезен и обходителен. На него произвел впечатление ее статус консультанта, к ней обращались за одобрением. И она была не из тех женщин, к которым он привык. Под конец обеда в нем даже проснулось нечто вроде любопытства.

— Что побудило вас этим заняться… ну, начать писать такие книги?

— Незнание. Нескромность. Гордыня. И судьба, конечно. Во время войны я была военным корреспондентом. Там я утратила желание писать о современности.

Сакстон кивает:

— Я был на Дальнем Востоке, с Ассоциацией по зрелищным мероприятиям.[115] Не совсем на фронте, конечно, но раз или два было довольно горячо. Корабль, на котором мы плыли, неподалеку от Сингапура атаковали торпеды. Я был чертовски рад вернуться домой.

— Все же нельзя сказать, что мы с вами подвергали себя большой опасности.

Это ему не понравилось, он ответил сдержанно:

— Что ж, возможно… Во всяком случае, я всегда верил, что мы должны принимать и блага, и тяготы.

Его несравненный голос придает словам надлежащую торжественность.

— Это очень мудро, — говорит Клаудия. — Разве вы так не думаете?

— Не совсем. Думаю, это скорее вопрос темперамента, нежели веры.

— Женщины всегда менее склонны философски относиться к превратностям судьбы. Вот моя жена…

— Они скорее склонны их создавать.

— Что? — Он недоуменно смотрит на нее.

— Я имела в виду мойр, — поясняет Клаудия. — В греческой мифологии их обычно представляли женщинами. Их было три. Они пряли.

— Так вот, моя жена…

— Еще фурии. Символ неотвратимого возмездия со времен матриархата. Но также и музы. По-моему, мы забрали себе все лакомые кусочки жизни. Так что ваша жена?

— Я забыл, что хотел рассказать. Странная вы женщина, Клаудия. Ничего, что я так говорю?

— Мне уже говорили это раньше.

— Наверное, я имел в виду, что вы необычная.

— «Странная» сойдет.

В центре внимания оказалась Клаудия. Оба понимали, что это неприемлемо.

— Греция, — говорит Сакстон, — чудесная страна. Люблю там бывать. Вы слышали о Гидре?

Клаудия не знает, и он длинно рассказывает об этом скучном обломке скалы, на котором подумывает купить себе виллу. Она думает о мойрах, которые хихикают над своими прялками, или, может быть, если они следят за техническими новинками, над автоматическими ткацкими станками — но, так или иначе, хихикают, насылая войны, голод, катастрофы и миллионы случайных неинтересных встреч, вроде ее знакомства с этим знаменитым, но заурядным человеком.

Обед заканчивается, и они выходят из ресторана в жаркий душный полдень и садятся в лимузин, который отвезет их через горы в долину. Клаудия тонет в мягком сиденье рядом с Сакстоном. Она вдыхает запах кожи и его странно пахнущего лосьона, прелесть которого понятна лишь посвященным. Она говорит. Слушает. Смотрит, как мелькает укрощенный ухоженный ландшафт за окном, между тем как шофер вписывается в повороты дороги. Сакстон смотрит на часы, просит водителя прибавить скорость, и тот прибавляет, так что шины взвизгивают на повороте, а на следующем их бросает друг на друга, и Сакстон говорит: «Ни хрена себе!», но смеется, и водитель, не сбавляя скорости, устремляется по серпантину вниз.

Сначала она не поняла, что произошло. В какой-то момент машина мягко скользнула за поворот дороги — Сакстон в это время рассказывал ей о бое быков, — и в следующее мгновение ландшафт за окном перестал быть укрощенным и бешено завертелся вокруг, мелькали вышедшие из повиновения деревья и горы, ее бросало взад и вперед, потом раздался глухой удар, и все исчезло.

Она с трудом вынырнула из глубокого гудящего небытия и вновь оказалась в свалившейся под откос машине. Шофер повис на рулевом колесе, лобовое стекло расколото, мотор работает. В голове Клаудии брезжит одна-единственная мысль: его надо выключить — какие-то смутные ассоциации про искры и бензин. Она забыла о Джеймсе Сакстоне, о том, где она и что случилось. Перегнувшись через сиденье, она нащупывает возле руки водителя ключ зажигания. И наступает тишина. Она открывает дверцу и вылезает на обочину. Садится. Вокруг царит восхитительный покой, трещат цикады, шелестят под ветром кусты. Она ни о чем не думает, ничего не чувствует, у нее болит в боку, но это совершенно не важно. Она сидит на каменной площадке и отстраненно смотрит на низенькое растеньице с крошечными цветками, подобными драгоценным камням. Она смотрит в небо: прямо у нее над головой парит в небесной синеве птица. Она разглядывает ее роскошные крылья, а потом небо вдруг становится серым, очертания птицы расплываются, и перед тем, как потерять сознание, Клаудия видит, как птица опускается в долину.