Лунный удар

Некоторые завсегдатаи обменялись многозначительными взглядами, как бы напоминая друг другу о каком-то общем решении, и по окончании еды лесоруб, похожий на мясника, подошел к стойке.

— Скажи-ка, Адель, ты не считаешь, что следовало бы закрыть кафе?

— Я и собираюсь это сделать.

— И.., мне кажется, не будет ли.., не следует ли кому-нибудь дежурить у тела? В этом ты, конечно, можешь рассчитывать на нас.

Смешон был контраст между его зверской внешностью и детским выражением лица школьника, обращающегося к учительнице с просьбой.

— Зачем дежурить? Он никуда не убежит.

Глаза лесоруба блеснули. Он сделал над собой усилие, чтобы не улыбнуться, и пять минут спустя все уже покинули отель, в том числе и Тимар. Уходя, люди держали себя с напускным равнодушием, с плохо маскируемой нерешительностью.

— Надо погулять часок, прежде чем ложиться.

— До завтра, Адель! Лесоруб дотронулся до плеча Тимара:

— Едем с нами. Она хочет остаться одна.

Кафе опустело. Шесть мужчин сели в грузовичок.

Светила луна. Посеребренное море шумело за завесой из кокосовых пальм. В Европе Тимар точно так представлял себе ночь на тропических островах.

Он оглянулся на кафе, пустота которого действовала ему на нервы. Бой убирал со столиков. Адель, сидя на своем месте за стойкой, распоряжалась.

— Ух! Адель нас перекармливает, — сказал один из лесорубов. — Под конец обеда я совсем не мог дышать.

— Послушай, — наклонясь к водителю, попросил другой, — остановись у моего дома. Я захвачу перно.

Лица были плохо видны, вернее — сияние луны их искажало. Шесть силуэтов покачивались и подпрыгивали на рытвинах.

— Куда мы едем? — понизив голос, спросил Тимар у заместителя директора банка.

— Мы знаем одну хижину. Проведем там вечер.

И Тимар заметил необычное выражение его лица.

Это был высокий молодой человек, очень худой, с головой прекрасной лепки, белокурыми волосами и размеренными движениями. Но сейчас его глаза подозрительно поблескивали и во взгляде была какая-то странная растерянность.

Пока ждали перно, Тимар вполголоса обменялся с соседом несколькими словами. Он узнал, что Буйу, человек с лицом мясника, учительствовал в одной из деревень Морвана. Посреди фразы на «банкира» вдруг напала благовоспитанность. Он протянул руку:

— Разрешите представиться: Жерар Маритен.

— Жозеф Тимар из «Сакова».

Машина покатила дальше. Она направилась по дороге, неизвестной Тимару, громкий шум двигателя мешал разговаривать. Шаткая колымага была кое-как собрана из старого железного лома, что не мешало ее хозяину брать повороты на полном ходу. Седоки при этом каждый раз валились друг на друга.

Сначала с обеих сторон дороги попадались огни, дальше уже не было ничего. Еще дальше показался свет и черные конусы негритянских хижин.

— К Марии? — спросил кто-то.

— К Марии.

С этой минуты Тимар погрузился в какой-то кошмар. В первый раз он кутил ночью в Либревиле. Лунный свет придавал всем предметам чуждый облик. Жозеф не знал даже, куда едет.

Тени шарахались от автомобиля. Несомненно, это были негры, тотчас же сливавшиеся с лесом. Заскрежетали тормоза. Буйу сошел первым, направился к хижине, где царил мрак, и постучал сапогом в дверь.

— Мария!.. Эй, Мария!.. Вставай!

Сошли с машины и остальные, Тимар по-прежнему держался возле Маритена, который более других был похож на него.

— Кто эта Мария? Проститутка?

— Нет. Такая же негритянка, как другие. Они послушно принимают белых. Раз кафе в Либревиле закрыто, пришлось на этот вечер…

Было знойно, несмотря на ночную пору. Б других хижинах — полная тишина. Дверь же этой отворилась, в ней обрисовалась фигура голого негра. Отвесив беглый поклон, он растаял в густой тьме.

Тимар лишь впоследствии понял, что это был муж Марии, которого послали погулять, пока жена принимает гостей.

В хижине вспыхнула спичка, зажгли керосиновую лампу.

— Входите! — крикнул Буйу, пропуская товарищей вперед.

Здесь было еще жарче, чем на дворе. Тошнотворный жар разгоряченных человеческих тел.

Женщина, зажигавшая лампу, умудрилась одной рукой укрепить на голом теле набедренную повязку, но Буйу сорвал ее и бросил в угол хижины.

— Сходи за своими сестрами. Да не забудь привести малышку.

Белые были здесь как дома, кроме, может быть, Маритена: тот держал себя менее развязно. В хижине стояли стол, два старых палубных шезлонга, дрянная раскладная кровать, еще хранившая вмятины и влажность от лежавших на ней тел.

Трое мужчин все же уселись на одеяло.

— Располагайтесь, дети мои!

Никогда еще, даже в полдень, Тимару не было так жарко. Ему казалось, что это нездоровый жар, жар лихорадки, жар больницы. Было физически противно прикасаться к чему-либо, даже к стенам. Он пристально смотрел на Маритена, который тоже оставался на ногах, не в глубине хижины.

— Это похуже Адели! — издали крикнул Жозефу Буйу. — Ну-ка, выпей! Тебе станет лучше…

По рукам ходил стакан и дошел до Тимара — один из трех стаканов. Их никто не подумал вымыть. Буйу держал в руке другой. Третий был у кривоглазого.

— За здоровье Адели!