Лунный ветер

Могла ли я считать его слова признанием? Или же нет? Я понимала, что часть меня отчаянно хочет верить в последнее: что всё сказанное им на самом деле не имело к нему отношения, что то были лишь отвлечённые вопросы, которыми мистер Форбиден хотел испытать мои чувства… Но другая часть – та же, что вынудила меня в лабиринте задать свой собственный треклятый вопрос, – шептала мне «l’amour est aveugle»[25]. И чем больше я верила этому шёпоту, убеждавшему меня, что я занимаюсь самообманом, тем больше меркло во мне желание обследовать Хепберн-парк, ещё утром занимавшее все мои мысли.

Нет, я не верила, что найду в особняке привидений. Но верила, что могу обнаружить нечто куда страшнее. Доказательство того, что все мои опасения – правда.

И что я буду делать, получив их, я не знала.

– Не волнуйся, Бланш. Не пойду, – произнесла я.

Сестра с облегчением кивнула. Потом безо всякого перехода заявила:

– Мистер Форбиден, оказывается, такой славный! И совсем не страшный. Мне хотелось бы, чтобы он был нашим дядей. – Её голос звучал застенчиво и немножко мечтательно. – Всегда хотела дядюшку, который бы нянчил нас с тобой и развлекал папу. Папе ведь не хватает в Грейфилде мужской компании, раз мы с тобой обе уродились девочками… – Она вдруг нахмурилась. – Но я не могу понять, как Лиззи могла увлечься мистером Форбиденом. Он же старый!

Я отвернулась, чтобы Бланш не увидела выражения моего лица:

– Не такой уж и старый.

К счастью, мой голос прозвучал достаточно небрежно.

– Ну, ему же никак не меньше сорока!

– Сорок – это ещё далеко не старость. И выглядит он очень моложаво. К тому же, боюсь, Лиззи интересует в первую очередь не сам мистер Форбиден, а всё, что к нему прилагается.

– Бекки! Как ты можешь так говорить? – укоризненно воскликнула Бланш. – Разве Лиззи, наша Лиззи, может быть расчётливой и корыстной?!

Я скосила взгляд в её сторону – чтобы увидеть большие синие глаза, в которых плескалась та невинная наивность, к коей я так и не привыкла за минувшие семнадцать лет.

– Нет, конечно, – мирно произнесла я. – Действительно, глупость сказала.

Бланш удовлетворённо улыбнулась, и эту улыбку внезапно окрасила хитреца.

– А тебе он нравится, Бекки? – без обиняков поинтересовалась она, стараясь пытливо заглянуть мне в глаза.

Подобная бесцеремонность в подобной ситуации вызвала у меня смутное желание швырнуть в сестру подушку и велеть убираться вон, но я лишь произнесла, стараясь, чтобы голос не дрогнул:

– С чего ты взяла?

– Мне так кажется, – Бланш с восхитительным простодушием пожала плечами. – Я же знаю, что тебе не нравится Том. А вот с мистером Форбиденом ты, похоже, неплохо ладишь. Как вы танцевали тогда! – в её глазах загорелся воодушевлённый огонёк. – А как он стрелял по тем тузам ради тебя, ах! И он похвалил твоё пение! Я так была рада и благодарна ему, когда он сделал это… Всегда считала, что матушка незаслуженно тебя обижает и, если бы ты больше занималась, ты бы пела не хуже меня, а то и лучше. – Бланш вздохнула. – Жалко, что он такой старый… и контрабандист, и не знатный. Тогда, если бы он нравился тебе, а ты ему, родители могли бы отдать тебя за него замуж, и ты стала бы хозяйкой Хепберн-парка и всех этих богатств…

– Бланш, – очень ровно произнесла я, выразительно потерев глаза, – мне кажется, нам всё-таки пора спать.

– Ой, конечно! Прости, я совсем забылась со своей болтовнёй, а ведь сегодня был такой утомительный день. – Сестра тут же вспорхнула с постели торопливой птичкой. – Спокойной ночи!

Я смотрела, как она покидает комнату, аккуратно прикрывая за собой дверь. Потом, задув свечу, нырнула под одеяло: свернувшись калачиком в постели, устремив неподвижный взгляд в окно, расплескивавшее лунный свет по узорчатому ковру.

Хозяйка Хепберн-парка. Смешно. Но ведь Бланш снова попала в яблочко, сама того не зная.

Нравится ли мне мистер Форбиден? Глупо и дальше скрывать от самой себя, что да. И до такой степени, что впору испугаться.

Нравлюсь ли ему я? Судя по тому, что произошло в лабиринте… но если он любит меня, то должен просить моей руки, верно? Он ведь знает, что наша помолвка с Томом – фикция, что в действительности моя рука и моё сердце свободны. Конечно, родители никогда не согласились бы на этот брак: одно дело – принимать любезного нувориша в своём доме и нанести ему ответный визит, и совсем другое – отдать ему в жёны свою дочь. Но он ведь даже не касался этого вопроса.

А с другой стороны… если он действительно оборотень, о каком браке может идти речь?

Я закрыла глаза, кожей чувствуя прохладу одеяла. Конечно, в кровать клали грелку, но даже это не помогло до конца справиться с леденящим холодом Хепберн-парка.

Если он оборотень, это объясняет всё. Все его слова. Всё его поведение. Ведь он не хуже – лучше меня понимает, какой опасности оборотень подвергает любую женщину рядом с собой. Я хотела бы найти другое объяснение всему, что видела и слышала, но не могла. И вместо того, чтобы сейчас искать последние доказательства того, что все мои догадки были правдивы, я лежу здесь и надеюсь заснуть.