Лузитанская лира

ПОЭЗИЯ ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX — НАЧАЛА XX ВЕКОВ

Гонсалвес Креспо

СЬЕСТА

В гамаке, подобном пенной колыбели,             С шорохом чуть слышным,Негр качает плавно спящую креолку,И служанка рядом машет втихомолку             Опахалом пышным.В гамаке уютно — тень лежит густая             Посреди бамбуков.Длится сьеста, зноем полнясь и молчаньем,—Юную креолку ласковым качаньем

             Плавно убаюкав.Но гамак застынет иногда — поскольку             Негр, стоящий рядом,Медленно зевает, черный и блестящий,И бесстыдно гладит грудь креолки спящей             Похотливым взглядом.И гамак качаем на высоких ветках             Вновь без остановки,—В нем креолка дремлет, ни о чем не зная,Скачет обезьянка, нежная, ручная,             По цветной циновке.В гамаке креолка шевелит губами:

             Повторяет строки,—Ей во сне, похоже, нежно вторят струны:Как-то пел под вечер поселенец юный             Тот романс жестокий.Вновь гамак взлетает в такт далекой песне:             Нет конца кручинеТех, кто здесь измучен горькими судьбами:Черных африканцев, что давно рабами             Стали на чужбине.В гамаке так тихо: пусть поспит креолка,             Пусть подремлет сладко,—Ты качай прилежней, парень чернокожий,

Овевай нежнее госпожу на ложе,             Верная мулатка!Пролетает ветер через ветки сейбы,             Просьбе стихнуть внемлет.Разве есть на свете счастье лучезарней?Пусть, забыв немолчный гул сахароварни,             Госпожа подремлет!

«Вот — воскресенье. Знаю, горожанин…» 

Вот — воскресенье. Знаю, горожанин             С подругою влюбленнойИдет в поля из города и странен             Ему их вид зеленый.

Он облегченно дышит на свободе,             И тысячи обличийС восторгом созерцает он в природе,             Внемля капелле птичьей.А я не выхожу: во мне клокочут             Приливы черной злостиИ призраки средь бела дня морочат             Меня, являясь в гости.И самая любимая из теней,             Как прежде, дорогая,Придя, рыдает у моих коленей             И ждет, изнемогая.

МЕНУЭТ