Львиное Око

Отец ее, родом из Джембера, был сказочником. В детстве она жила счастливо. Потом у отца в горле образовалась опухоль, причинявшая ему ужасную боль, и он больше не мог рассказывать свои сказки. Другого ремесла он не знал и, чтобы накормить Кати, начал воровать. Жители Явы закрывают окна непрочными решетками и двери домов не запирают, поэтому квартирных воров наказывают очень жестоко. Когда вокруг дерева собралась большая толпа и свидетели стали давать показания против ее отца, Кати стояла поблизости. Его приговорили к двадцати годам тюрьмы, но потом выяснилось, что в поясе у него был спрятан кинжал. Тюремное заключение заменили казнью через повешение. Две крохотные лампочки, какие используют домушники, — это все, что досталось ей в наследство от отца.

Никто не хотел давать ей работу, и, чтобы прокормиться, Кати нанялась в дом к китайцам. Даже прожив потом двадцать лет в голландских семьях, при виде фигуры в белой парусиновой паре с косичкой, торчащей из-под котелка, Кати не могла унять дрожи. У нас она стала не столь боязливой и привязалась ко мне. После долгих уговоров она сначала согласилась сообщить, где живет Лилин, но потом испугалась и мне не удалось вытянуть из нее ни слова.

Улица Оеенчаран находилась всего в одном квартале от центральной площади. Туда-то я и отправилась. Мне становилось хуже. Янтье страшно напугал меня тем, что был неподвижен и давил на нижнюю часть плодного пузыря. Когда я добралась до нужного дома, мне свело судорогой ногу. Я постучалась в дверь, и этажом выше из покосившихся окон выглянуло три головы.

Стайка девушек впустила меня. Все они были молоденькие, некоторые — миловидные. Я удивилась тому, что, несмотря на жару, на них надеты просторные кимоно. Они отвели меня к Лилин, хихикая, словно глупенькие школьницы, и я по своей наивности решила, что попала в школу-интернат или нечто вроде этого.

В большой комнате темно, жалюзи опущены, несколько вытертых стульев. И больше ничего. Одни лишь стулья. Лилин поразила меня. Она походила на бронзовую обезьянку и была облачена в шелковое платье, похоже, выписанное из Парижа. В проколотых мочках ушей висели крупные бриллианты. Она сидела неподвижно, как сова, изредка поворачивая шею, стиснутую белым кружевным воротником. Сзади нее стояла огромная чернокожая женщина с длинными, как у гориллы, руками.

— Ты, мадам Мак-Леод, — проговорила Лилин, покачивая, как китайский богдыхан, головою, — разумеется, желаешь знать, когда наступит твое время, и хочешь, чтобы это произошло без затруднений. Ступай с моей дочкой. Теперь я состарилась, и моими «руками» стала Баба, но дело свое я знаю. Не тревожься, милая.

И я не стала тревожиться. Следом за толстой черной Бабой я пошла по коридору. Девушки разбежались кто куда. Мы поднялись в душную палату, где стоял умывальник и двуспальная кровать. На стене висел показавшийся мне странным рисунок с изображением обнаженной женщины, державшей в руках лебедя. Баба сняла с меня жакет, саронг и парчовые туфельки и велела, встав на скамейку и оставшись в панталонах и нижней сорочке, забраться на кровать. От соприкосновения с льняными простынями я ощутила прохладу. В комнате было тихо. Я с наслаждением потянулась, потом хихикнула, ощутив влагу на ногах, как это было со мной в детстве.

— Мама о тебе позаботится, — проговорила Баба. — Поспи чуток.

Я повиновалась, а когда очнулась, то почувствовала приятное прикосновение к своему животу похожих на птичьи когти пальцев Лилин.

— Очень хорошо, — сказала Лилин. — Младенец внизу. Думаю, это мальчик. Больше не спи с мужем. Не садись на пол. Не наклоняйся и не поднимай ничего. Не волнуйся. Пей холодное козье молоко утром и теплое кокосовое молоко вечером. — Потом пальцами впилась в меня, не причиняя боли, чтобы измерить Янтье.

— О-о-о-х! — вздохнула я. — Нет, вы не сделали мне больно. Но мне кажется, что ванна, в которой купается мой ребенок, дала небольшую течь.

— Господи Иисусе и великий Будда, — пронзительным голосом воскликнула Лилин. Она проверила правдивость моих слов так быстро и осторожно, что я не успела запротестовать. — Порвался! Ад и семнадцать чертей с перепонками! Баба! — Голос ее превратился в визг. — Вызови двуколку! Пошли кого-нибудь за майором Мак-Леодом! Девочки! Никого не впускать!

— Но, мадам Лилин! — проговорила самая хорошенькая, столкнувшись в дверях с Бабой. — Мой принц может…

— Заткнись! Живо! Девочки, уйдите. А ты останься и присматривай за нею. Баба, ради Христа, скорее. А ты лежи тихо! — Она сверкнула на меня глазами и мелкими шажками пошла прочь.

— Что случилось? — спросила самая хорошенькая, которой было приказано оставаться со мною.

— Не знаю!

— Ты будешь рожать?

— Не ранее чем через три недели, — уверенно ответила я. — Надо заранее подготовиться.

— Но разве ты не можешь ходить?

— Конечно, могу. — С этими словами я начала было слезать с кровати.

— Не двигайся, — произнесла девушка, схватив меня за одежду. — Мадам Лилин велела лежать тихо.

— Таких забавных школ я еще не видала! — призналась я.

— Школ! Тебе можно шутить, ведь ты голландка и замужем, — отвечала девочка.