Львиное Око

Я со своим католическим мировоззрением, хотя и основательно подмоченным, принялся опровергать эти чуждые мне концепции, эту чепуху о перевоплощениях. Но что я мог предложить ей взамен? Надежду на райскую жизнь? Моя Герши — в белоснежных одеждах, с крыльями, — поющая в ангельском хоре… без голоса, со сбитым набекрень венчиком. Или горящая в адском огне за грехи, в которых она была неповинна? Я представил себе разложившуюся плоть, ставшую пищей цветам и рыбам ради продолжения эволюции. Какое бессмертие может ожидать это прелестное создание? Разве только остановить время. «И все же есть в ней что-то бессмертное», — подумал я, глядя на нее. Сколько в ней жизненной силы!

— Что же, — ответил Григорий, — тогда старей, будешь дряхлой-дряхлой старухой.

Вытянув вперед руки с загнутыми назад пальцами, как делала во время танца, Герши прошептала:

— Прошу тебя. Ну, пожалуйста.

— Давай умрем вместе. Герши! Умрем сейчас же! Что нам еще остается? — Юноша говорил это серьезно. Он источал отчаяние. Это был ангел смерти.

— Давайте лучше напьемся! — поспешно предложил я и направился в кладовую, куда, по распоряжению хозяйки, Тереза поставила ведерко с шампанским. Пили мы редко. Я — трезвенник. Герши предпочитала молоко. Григорий, из гордости не желавший пить за чужой счет, тоже вел умеренный образ жизни.

Когда я вернулся, оба сидели, сцепившись пальцами. Вино оказалось недостаточно охлажденным, и, когда я откупорил бутылку, раздался громкий, как пистолетный выстрел, хлопок. Вздрогнув, оба подняли глаза и, увидев, как заливает мне руку шампанским, повинуясь инстинкту, свойственному беднякам, подставили бокалы, чтобы не пролилось слишком много.

Мы все трое находились в подпитии, когда Герши проговорила:

— Давайте вернемся к нашим, отыщем всех. Я хочу видеть своих друзей!

Мы вышли в ночь и в тряском экипаже принялись объезжать один за другим прежние свои притоны. Кучер весьма сочувственно отнесся к нашей затее. Сперва оба обследовали левобережные кафе, расположенные сразу за Латинским кварталом. Потом принялись прочесывать мюзик-холлы. В этот час усталые актеры варьете удаляют со своих лиц грим и расходятся по домам. Каким бы трезвым или оборванным ни был актер, его нетрудно узнать. По тому, как заломлена шляпа, как торчит из-под воротника шарф. По искренности его неискренности. А актрис, хотя и утомленных, — по манере держаться очень прямо. Мы обрадовались, снова увидев их.

Отыскав остальных изгнанников — Мишеля, Хайме и Таллу, мы стали подниматься по крутым, мощенным булыжником улицам Монмартра, на которые падала бледная тень собора Сакре-Кер. Затем спустились по широкому и темному Севастопольскому бульвару и очутились в закоулках кварталов, расположенных за рынком.

К тому времени мы представляли собой целую процессию экипажей, каждый из которых, по моему распоряжению, был нагружен бутылками с вином. Наконец повернули на набережную и остановились перед особняком Герши. В такой час, когда не спят лишь больные да влюбленные, мы вереницей прошли в ворота мимо бастиона, охраняемого дотошной консьержкой, пересекли двор и, открыв массивную дверь, по великолепной парадной лестнице поднялись в апартаменты Герши.

Главной заботой наших гостей было доказать, что они нисколько не поражены увиденным. Женщины распушили свои жалкие перышки и стали, по их мнению, ужас какими элегантными. Мужчины пятернями приглаживали волосы и взъерошивали бакенбарды и усы или же, чтобы самоутвердиться, снимали с себя пиджаки и швыряли их на диваны или оттоманки, оставшись в сорочках. Один из акробатов прошелся колесом по всей гостиной, высыпав при этом на узорчатый ковер содержимое своих карманов.

— Девять метров и несколько сантиметров, — объявил он.

Мы с Мишелем, Хайме и Таллой принялись шарить в кладовке, чтобы накормить эту ораву. В прихожей Григорий соорудил бар. Вскоре веселье било ключом.

Музыканты извлекли из футляров свои инструменты. Танцовщицы танцевали. Комедианты кричали все громче и неприличнее. Любители посудачить притягивали к себе уши собеседников. Некий художник в берете набекрень снял башмаки и принялся что-то рисовать углем на панелях из розового дерева, которыми были обшиты простенки между огромными, до самого пола, окнами. Какая-то парочка, обнявшись, направилась в спальню, чтобы взгромоздиться на королевскую кровать, но я благоразумно преградил ей путь.

Услышав шум, успевшие одеться Тереза и Жан, повар Герши, спустились по внутренней лестнице, Остановившись в дверях, оба смотрели на происходящее. Тереза с опаскою выглядывала из-за спины мужа. Затем Жан отступил назад и протянул жене руку. В ту ночь мы их больше не видели.

С улыбкой на сияющем лице хозяйка порхала по комнате. Точно бабочка, с цветка на цветок, она подлетала то к одному гостю, то к другому, каждого обнимая или гладя по голове.

— Я вас всех люблю. Я люблю вас. Вы мои друзья. И вы менялюбите, — мурлыкала она вновь и вновь, собирая, точно пчела, дань взаимной симпатии.