Львы умирают в одиночестве

Он говорил и еще что-то, обвинял меня, твердил, что это по моей вине у него не сложилась жизнь. Это было, в общем, несправедливо – ведь я никогда не давала ему никаких обещаний! – и в то же время, наверное, в какой-то степени было правдой. Мужчины не привычны к такому повороту событий, когда женщина дает понять, что не заинтересована в серьезных отношениях, что ей не нужно никаких обязательств – брака, семьи, клятв верности. Для них это всегда неожиданность, разрыв шаблона, удар по самолюбию. Ведь это им самой природой уготовано вступать в случайные связи, а затем исчезать, оставив женщину страдать от разбитого сердца и ломать голову над тем, что она сделала не так. Об оставленных женщинах написаны миллионы страниц, о том же, как горюют оставленные мужчины, никто не знает.

– Если я никогда не был тебе нужен, – продолжал Андрей, – зачем ты рассорила меня с Вероникой? Выдернула, как щенка, а теперь бросаешь. За что ты так со мной? Почему?

– Андрей, – произнесла я очень серьезно, сглотнув набухший в горле ком. – Поверь, если бы я этого не сделала, ты никогда бы не стал драматическим актером. С ней – не стал бы. Так и сидел бы возле нее и ее мамы в богатом доме. И играть тебе с ней было бы нечего.

– Чушь! – вскричал он. – Ты меня использовала! Тебе, как любительнице собак, просто нравилось играть со мной как с щенком. Это ведь так увлекательно, да? Чувствовать себя кукловодом, дергать людей за ниточки, как послушных марионеток, и смотреть, что получится. А потом переступать через них, как через отработанный материал. И плевать, что кто-то, возможно, тебя любил…

– Не нужно мне этого говорить, – жестко возразила я. – Не меня ты любил, а эту свою безответную любовь. А я научила тебя любить себя! Не все это затхлое мещанское счастье, а себя, человека в искусстве. И если бы не я, не выпрашивали бы у тебя сейчас прохожие автограф.

Щека его болезненно дернулась, дрогнули губы. Андрей разжал руки, отпустил мои плечи и шагнул назад.

– Что ж, спасибо, – выговорил он, глядя себе под ноги. – Давно ждал, когда же ты скажешь мне правду.

Я отвернулась, шагнула к машине, дернула на себя дверь. И услышала, как Андрей спросил мне в спину:

– Так что мне передать Полозову?

– Передай, что он был прав, – не оборачиваясь, ответила я, села за руль и включила зажигание.

Больше мы с Андреем не виделись. На мои звонки, на редкие сообщения в мессенджерах он не отвечал. В памяти моей навсегда осталась его высокая худая фигура, удалявшаяся от меня в зеркале заднего вида.

Шум взревевшего автомобильного мотора загудел в ушах и внезапно раздробился, распался на отзвуки далекой музыки, дробную разноголосицу, выкрики уличных торговцев, стал привычным мне шумом бурно кипящего Стамбула. Я снова очутилась в номере отеля перед дьявольским зеркалом, которое морочило меня, заставляя снова и снова переживать былые дни, обманываться ложными надеждами и дорого платить за ошибки. Зачем оно мучило меня, что пыталось внушить? Или это еще не покинувшая землю душа моего мастера, моего педагога обращалась ко мне через него? Вела со мной так никогда и не состоявшийся у нас разговор?

Измученная этими насильно продемонстрированными мне воспоминаниями, смертельно уставшая, я, потеряв самообладание, выкрикнула зеркалу:

– Что тебе нужно от меня? Чего ты хочешь?

На секунду мне показалось, будто я вижу в нем не свое отражение, а ехидную физиономию Полозова. Он смотрел на меня из-под очков этим своим всезнающим провидческим взглядом, который когда-то так меня раздражал, и усмехался в бороду. Он все знал, конечно, знал уже тогда, когда говорил со мной на выпускном балу! Предвидел, как повернется моя жизнь, и предостерегал меня. Я не послушала и испила свою чашу до дна.

Я не понимала этого до той секунды, пока зеркальная поверхность снова не помутнела. На этот раз я увидела эпизод, мною еще не прожитый. Это было будущее – мое будущее, которое хотел продемонстрировать мне Полозов.

Я увидела Берка – человека, которого любила и к которому собиралась сегодня ехать, полная радужных надежд на наше скорое счастье. Увидела его безобразно пьяным, одурманенным какой-то наркотой, с блеклыми остекленевшими глазами. Он полулежал на диване, затягиваясь косяком, а вокруг него валялись пустые винные бутылки и крошки гашиша.

Я увидела себя, умоляющую его:

– Прошу тебя, не выгоняй меня! Не разрушай свою и мою жизнь. Я так долго ждала… Я бросила все, чтобы быть с тобой, – свою страну, своих родных… Я перестала работать, я три года только и делала, что вытаскивала тебя из очередной беды – то из пьяного загула, то из наркотического трипа, то ухаживала за тобой в больнице, то вытягивала из депрессии. Не прогоняй же меня сейчас…

Он, вскинув голову и посмотрев на меня мутным взглядом, процедил сквозь зубы: