Львы в наследство. Я всей душой с вами, львы!

Я позвал ее по имени. Она отозвалась — мне показалось, что она сконфужена. Я наклонился к ней и почувствовал беспомощность — и свою и ее, — как будто мы оба сознавали, что ничто не может предотвратить ее казнь за преступление, в котором ее обвиняет человек. Чувство между нами было почти ощутимым, оно окутывало и нас, и всех, кто был нам близок. Как хотел бы я, чтобы мы остались в том мире, который был для нас родным, — львином мире! Я тихо спросил ее: «А где же детеныши?» — оглянулся и не увидел никаких признаков их. Но вид стоящей рядом машины мигом вернул меня в мир людей. Я побыл с львицей еще немного. Мне так не хотелось расставаться с ней!

Когда я вышел из машины и направился к львице, управляющий спросил Джулию: «Вы уверены, что он в своем уме?» — «Да», — ответила Джулия. Он стал наблюдать за мной и Фьюрейей, а Джулия в какой-то миг подняла на него глаза. Как она потом рассказывала, управляющий, очевидно, испытывал странные чувства. В эти краткие мгновения ему в первый и последний раз открылась колоссальная глубина отношений между львами и мной, наша великая любовь.

Я встал и, прежде чем покинуть ее, сказал несколько ласковых слов. Когда я садился в машину, слезы подступили к глазам, но все-таки мне удалось сдержаться. Сквозь моросящий дождь я взглянул на Фьюрейю — я знал, что вижу ее в последний раз на этом свете.

Управляющий снова поехал туда, где лежало изувеченное тело Исаака, дал указания тем двум мужчинам и двинулся дальше. По дороге я снова увидел явные следы того, что жертву волокли, — они тянулись почти километр от того места, где жили работники лагеря. Следы были по большей части трудноразличимы из-за каменистой почвы и, разумеется, из-за прошедшего дождя. «Зачем им понадобилось столько волочить его с места убийства? — подумал я. — Да и на морде, щеках и усах Фьюрейи не было никаких следов крови». Но эти вопросы вскоре затерялись в глубинах моего рассудка и всплыли только несколько дней спустя.

Мы с Джулией были в таком шоке, что, как ни странно, нам даже не пришло в голову, что Фьюрейя и детеныши могут быть и непричастны к смерти Исаака. Но нам сказали, что произошло, нам так сказали!!! Боже мой, почему я не сумел трезво взглянуть на случившееся? В моем мозгу зафиксировалось, что ситуация безнадежна, что Фьюрейя, Сала и Тана будут застрелены — таков закон в отношении зверя, убившего человека. Я ничего не мог сделать, чтобы предотвратить это. Помню, в уме у меня вертелась одна фраза: «Естественно, застрелен будет только лев, виновный в происшедшем». Ну почему я тогда не подумал, как можно доказать, какой лев нанес смертельное увечье? Если бы эта мысль пришла мне в голову, я сам осмотрел бы место, где, по сообщениям, был убит Исаак, — у меня ведь глаз наметан, я мог бы отыскать и другие знаки и выдвинуть аргументы в защиту своих львов.

Мы протряслись до границы, где располагалась контора управляющего. Туда же подкатила полицейская машина и остановилась возле нас. Из нее вышел мой друг — сержант Тау (что, по иронии, означает «лев»!). Управляющий сказал ему: «Это были львы Гарета», и Тау посмотрел на меня печальным взглядом — он так долго был моим сторонником, хранил, словно сокровища, мои книги и был очарован моими отношениями со львами.

Судьба львов была предрешена. Я чувствовал, будто мы с Джулией и Фьюрейя с детенышами находимся в вакууме — сколько бы мы ни кричали, нас все равно не услышат. Мы были лишены голоса. Я впервые в жизни не мог вымолвить слова от имени львов. Боже! Почему я не сказал, что все виденное — только свидетельство, но никак не доказательство!

В конторе я встретил директора Департамента охраны дикой природы, который с огорчением сказал мне: «Да, Гарет, сделать ничего нельзя. Сам понимаешь, что теперь будет». Он вышел и в сопровождении специалистов по выслеживанию зверей направился к туристическому лагерю. Их полуавтоматические ружья были наготове и только ждали команды: «Пли!»

Как ни душераздирающе это звучит, но в тот момент мне казалось, что единственное, что я мог сделать для своих львов, — это попросить умертвить их как можно безболезненнее. Я не раз убеждался, что сотрудники Департамента охраны дикой природы — никудышные стрелки. Я сказал об этом управляющему и попросил — пусть его люди заверят, что львы умрут без мучений, ужаса и агонии. Тот ответил, что его люди сделают все, как надо.

Когда мы уже собирались уходить, он вдруг вспомнил про Рафики и сказал, что ее следует застрелить или удалить из региона.

— Нет! — возразил я. — Она ни в чем не виновата. Ее не было с ними в прошлую ночь. У меня есть доказательства — она завалила канну как раз возле моего лагеря.

Не могу объяснить, почему он вспомнил о Рафики. По закону отстрелу подлежат только животные, виновные в гибели человека. Я чувствовал, что его заявление неуместно и несправедливо.

Борьба за свободу Рафики только начиналась.