Лжедмитрий II: Исторический роман

— Подобное я слышала от нунция Рангони. Але Московия — Речь Посполитая? Избави меня, Боже, от гнева черни!

— Довольно, хан Крыма требует дани, а Жигмунд — земли и городов российских. А нынче возалкал всем царством нашим обладать. Из двух зол я выберу меньшее.

Совершив набег под самую Москву, касимовская орда воротилась к Калуге. На восток от города разбила юрты, пустила табуны, задымили костры. Татары похвалялись добычей, отдыхали. Лжедмитрий жаловал Ураз-Магомета дорогой саблей и кафтаном, расшитым серебряной нитью, а вечером позвал на пир.

За столами бояре и дворяне думные, приближенные к государю. А за царским столом Ураз-Магомет и ногайский хан Урусов, по левую руку — боярин, атаман донских казаков — Заруцкий.

Черкасский с Шаховским переглянулись: не по чину возносит царь атамана, тому бы место свое знать надобно…

Ели и пили дотемна. Зажгли свечи, еду обновили. Самозванец одаривал гостей царским кубком, и тог, кому подносили, пил до дна, с поклоном.

За полночь охмелел Лжедмитрий, встал, взгляд мутный, но язык не заплетается:

— Не хотят бояре меня добром в Москву впустить — уступят силе.

Насторожились за столом, стих шум, а самозванец продолжает с угрозой:

— Призову ханов крымского и турецкого, отпишу персидскому шаху. Не признал меня Жигмунд за брата — признает Аббас… С магометанами сломлю Москву… Доколь жив буду, не дам покоя изменникам, дома их и усадьбы разорю…

Опустили бояре головы, молчат, посапывают. Нагой Сумбулову шепнул:

— Покуда не поздно, отъезжать из Калуги надобно.

— Спьяну несет.

— Уж не скажи, вишь, татарами себя окружил.

— Оно и впрямь: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке… Значит, к Шуйскому ворочаться?

— Отчего к Шуйскому? Скоро Ваську погонят.

— Нам и Дмитрий неугоден, вона чего глаголет.

— В Москве поглядим, к кому пристать.

Пока Нагой с Сумбуловым уговаривались, Сицкий с Засекиным уже к Москве добирались. Дорогой заночевали на постоялом дворе. Просторная изба с печью да полатями, обильем тараканов, пустынная, ни одного постояльца. Во дворе навес с коновязью, под навесом копенка сена, у ворот колодезь со срубом бревенчатым, замшелым, журавль с бадейкой в небо уставился…

Покуда хозяин-горбун привязывал коней, закладывал им сена, бояре, усевшись за давно не скобленный стол, дожидали, зевали.

— Кажется, унесли ноги, — сказал Сицкий и щелчком сбил таракана со столешницы.

— Эвона какой крюк дали! А самозванец, поди, погоню высылал, — хихикнул Засекин.

— Вестимо. — Сицкий почесал затылок. — Чую, на пустое брюхо уляжемся, князь Федор.

— А вот и горбун, — обрадовался Засекин. — Чем потчевать будешь?

— Рад бы, да нечем ноне потчевать. — Горбун, сокрушаясь, развел руками.

— Так-то и нет? Ужли и толокна не сыщешь? — спросил Сицкий.

— Вот так и нет. Разве капуста да лук.

Он внес и поставил перед боярами глиняную миску с квашеной капустой, острым ножом накрошил прошлогоднего лука. Бояре принялись за еду, переговаривались:

— Не боязно в Москву ворочаться, князь Андрей?

— Кого страшиться, аль Шуйского? Ему ноне не до нас. У меня, князь Федор, в преддверии ночи тело свербит.

— К чему на полати взбираться, отправимся на сеновал. Там и к коням ближе, да и от лихих людей оборониться сподручней.

— И то так. В Москве порог хором не переступлю, допрежь в баньке попарюсь, веничком девки похлещут вдосталь, — сладостно зажмурился Сицкий.

— Э-хе-хе, — вздохнул Засекин. — Жизнь у нас ноне собачья.

— Недолго осталось мытарствовать, князь Федор.

Бояре ели не ели, улеглись на сеновале. Засекин тут же захрапел, а Сицкий долго ворочался. Фыркали кони, кто-то бродил по двору. Поднял князь Андрей голову, вгляделся: горбун ходит. Снова попытался заснуть, но сон не брал. Отчего-то вспомнилось, как в отроческие лета провел ночь на сеновале с дворовой девкой, ядреной и горячей. Не дала она даже вздремнуть молодому князю…

Отчего он, Сицкий, подался к самозванцу? Соблазн, искуситель. Лжедмитрий в Тушине стоял в силе великой, того и гляди, Москву займет. Отъехали к нему князья и бояре многие: Трубецкие Дмитрий и Юрий, Черкасский, Иван Годунов. Ко всему оказался у самозванца и митрополит Филарет. Вот и он, князь Андрей Юрьевич, в Тушино переметнулся.

А горбун все шастал поблизости. Уж не замыслил ли чего? Сицкий встревожился, растолкал Засекина.

— Не нравится мне здесь чтой-то, князь Федор, пока живы, надобно ноги уносить…

Опоясавшись саблями и засунув за пояса пистолеты, вскочили в седла бояре, выехали за ворота, оставив в недоумении хозяина постоялого двора.

Трудное лето 7118-е от сотворения мира, а от Рождества Христова 1610-е.

К середине года полукольцом стояли недруги под Москвой, в Коломне и Кашире — князь Трубецкой, в Серпухове — Сапега. От Звенигорода, разобрав поводья, ждут команды гусары и казаки коронного гетмана Жолкевского, по Псковской дороге, того и гляди, подоспеет Лисовский.

В самой Москве бояре рознь тянут: одни Владислава ждут, другие все еще Шуйского держатся, а иные не прочь нового государя из родовитых бояр выдвинуть. Голодом люда и смутой боярской жила Москва.