Лжесвидетель

Адъютанты стояли в стороне, тихо переговариваясь, чтобы не мешать ему, а он бы дорого дал сейчас, чтобы узнать, о чем они думают, видя беспомощность руководителя всего дипломатического корпуса Германии в попытке добиться аудиенции у Папы, о которой было уже договорено, черт бы побрал этого графа Чиано, всех этих итальянцев, пекущихся о евреях больше, чем о своих союзниках.

Он испытал в этот момент такую ненависть к католицизму, что даже не заметил, что уже давно богохульствует, стоя посреди храма.

«Какая-то морока с этим их Христом! Нет чтобы удовлетвориться фюрером».

– Молодые люди, – сказал он, ткнув в одну из картин, – кажется, нас пугают.

Адъютанты не поняли, о чем он, на всякий случай рассмеялись.

– Эти отъевшиеся евреи, – продолжал Рибб ентроп , – демонстрируют нам свои неограниченные возможности, в то время как конец их предрешен.

И тут он увидел того самого человека из сна, подошедшего к нему близко-близко.

– К вам это не относится, – сказал Рибб ентроп так, чтобы адъютанты не слышали. – Ну и что, что у вас длинный нос? С кем не бывает.

Но человек смотрел так проникновенно, и Рибб ентропу снова показалось, что они о чем-то договорились в детстве.

– Пожалуйста, – сказал подошедший священник, – позвольте, ваше превосходительство, я провожу вас в кабинет Падроне.[14]

– А Папа? – быстро спросил Рибб ентроп . – Я приехал к его святейшеству.

– Вам всё объяснят.

И объяснили.

– Это невозможно, – сказал Падроне. – Канцлер великой Германии, вероятно, шутит.

– Какие тут шутки, – угрюмо ответил Рибб ентроп .

– Папа не вправе обсуждать вопросы, касающиеся существования целой нации, он отказывается быть посредником в вашей затее. Сама же затея кажется Папе глубоко негуманной.

– Это почему же? – спросил Рибб ентроп . – Вам что, не жалко евреев?

– Именно потому, что мы испытываем к этому народу огромное сострадание.

– А мы, по-вашему, не испытываем? – не выдержал Рибб ентроп . -

Сколько может фюрер заниматься этим проклятым вопросом? Мы предлагали массу различных идей.

– Но речь идет о депортации целого народа!

– Ну и что? Они же собирались в Палестину.

– Но это же Святая земля.

– Хорошо, обеспечьте им Палестину, и мы умываем руки.

– К сожалению, это тоже невозможно, – с грустью сказал Падроне.

– Вот, – удовлетворенно сказал Рибб ентроп , – а мы обеспечиваем целый остров.

– Аудиенция окончена, – сказал Падроне, вставая. – Папа не собирается ни с кем обсуждать этот вопрос.

– Черт побери, – сказал неожиданно Рибб ентроп . – Что же такого плохого вам сделали эти евреи?

У него даже слезы навернулись на глаза, так ему стало жалко своего вагонного попутчика с длинным носом.

– Послушайте, – сказал он, – а может быть, еще попытаемся, а? Я объясню.

– Папа не может вас принять.

– Да за что же вы их так не любите? – спросил Рибб ентроп , теряя терпение.

– Кого? – удивился Падроне.

– Ну этих… евреев.

– Вы прекрасно знаете, что Папа печется обо всех детях Божьих.

– Не любите, не любите, – продолжал Рибб ентроп , – а между тем они такие же люди, ничем не хуже нас с вами.

– Кто с этим спорит?

– А остров пожалели! Маленький островок в Индийском океане.

– Папа не распоряжается чужими территориями.

– Папа! Папа! У вас свой Папа, у нас – свой. Это так легко – сделать людей счастливыми.

– Что с вами, господин Рибб ентроп ? Вы излагаете новую позицию фюрера? Это ультиматум?

– Какая там позиция, просто людей жалко.

В этот момент он очень жалел евреев, вероятно, представляя, какую задаст ему взбучку фюрер, когда он вернется.

А еще раньше был Бангкок, не первый в моей жизни, жаркий, ночной, жадный до наслаждений.

Брат предлагал сестру, сидя на мусорном ящике. Дороги пересекались мостами. Ты не видел, куда шел.

Машины преследовали друг друга. Им было все равно. Я шел.

Если я уже приехал сюда, надо было идти.

В полной тьме мне предложили каких-то червей, жаренных тут же на сковороде. Я съел. Это был мой первый грех.

Я ел, не расспрашивая, что я ел. На меня смотрели, улыбаясь. Это я чувствовал. Мне предлагали еще и еще. Я отказывался. Они не настаивали. Тоже хотели спать.

Я не насытился, но перестал бояться. Почему-то я перестал бояться океана, которого не видел еще.

Гимм[15] начинал свой день рано. Сегодня же он превзошел самого себя. Понял, что что-то неправильно, на часы не взглянул, сказал только:

– С этого дня начинается новое летоисчисление.

А что, собственно, оставалось ему делать? Врагов у рейха не было, СС следовало упразднить. Как иначе он мог объяснить себе эту историю с

Мадагаскаром?

Мир изменился в одну минуту. Оставалось обустраиваться в новом мире.

– Изучайте географию, – говорил фюрер. – Лучше по старым учебникам.

Они надежнее.

Что он имел в виду? Гимм отказывался жить, не понимая фюрера.

До вступления в партию он преподавал именно географию. Учителей в сельской школе было мало, каждый, как мог, осваивал новый предмет.