M&D

– Три-шесть-девять! – крикнул Юрий.

Это был код замка. Сергей открыл дверь и первым забежал в подъезд. Оказавшись внутри, они услышали, как кто-то на верхних этажах громко кричит: «Таня! Таня!», и отчаянно молотит чем-то тяжелым о железную дверь.

– Сейчас тебе будет Таня, – зловеще прошептал Юрий, тихонько прикрывая дверь подъезда.

Они стали подниматься по лестнице – Сергей, рядом с ним Егор, следом Тарас, последним шёл Юрий.

Никита Морозко шумел так громко, что не услышал, как они поднялись на четвертый этаж. Охотников и жертву отделял лестничный пролёт. Никита без устали стучал рукояткой пистолета о дверь и орал истошным голосом, сравнимым с воплем сатаны: «Таня! Таня! Таня!»

Он уловил краем глаза шевеление, и тут же обернулся, перехватывая пистолет. Егор выстрелил, но и Никита успел, два выстрела прозвучали одновременно. Сергея отбросило назад, и его подхватил Тарас. Егор выстрелил во второй раз.

– Ёб твою мать, ты упади хотя бы для приличия! – вырвалось у него.

Никита, выронив пистолет, стоял, покачиваясь, с простреленным правым плечом и правой кистью. Кровь струйками стекала с неё на пол. Внезапно он бросился на Егора, успевшего дойти до середины пролёта, но тот моментально нажал на курок. Пуля пробила правое бедро Никиты. Всё ещё оставаясь на лестничной площадке, он стоял, полусогнувшись, прислонившись к стене, и улыбался какой-то скверной, дьявольской улыбкой.

– Не, ну я первый раз вижу такого отморозка, по нему стреляют, а ему хоть бы хны, – держа Никиту на мушке, обратился Егор к Юрию. – Что с Серегой?

– Грудь, справа, розовая пена пошла, лёгкое пробито. Ничего, выживет парень, Тарас отвезёт его в больницу.

Говоря это, Юрий медленно поднимался, ступенька за ступенькой, также держа в поле прицела Никиту:

– Ну-ка, присядь!

И нажал на спуск. Пуля пробила левое колено. Никита как бы нехотя сполз по стене и опустился в лужу крови.

– Ладно, маэстро, я откланяюсь потихоньку, – засуетился Егор. – Жаль, не досмотрю ваше представление.

– Мне, собсно, и находиться тут не положено, – сказал он, спустившись на один этаж.

Никита сидел прислонившись к стене, и, глядя на его лицо, никто бы не подумал, что у него проблемы:

– Ладно, легаш, сдаюсь. Вези меня в больницу, видишь, ранен я.

Юрий, выбирая мишень для следующего выстрела, наконец, решился. Левое плечо Никиты окрасилось в алый цвет. Сам он посинел и стал почти прозрачен в своей бледности. Но он молчал, страдание его было величаво-тихое – ни криков, ни мук, всё сдержанно, сжато, лаконично.

– Кончай прикалываться кончай! – едва слышно прошептал Никита. – Ты ж не будешь мочить меня, тогда какого хера!

– А с чего ты взял, что я не собираюсь тебя мочить? – присев на корточки, со свирепой ласковостью спросил Юрий. – За этим мы сюда пришли.

От его тона, а также от стального взгляда тёмно-серых глаз, Никита застонал и вжался в стену, как бы стараясь просочиться сквозь неё.

– Ты ж не будешь убивать меня – не положено там, гуманность, кишка тонка, все дела.

Юрий раскатисто расхохотался:

– Я много слышал некорректных высказываний в свой адрес, но твоё – самое нелепое. А знаешь, почему он меня так назвал – маэстро? А?

Упавшая набок голова Никиты, мужественная и нежная, в этот момент была замечательной натурой для написания картины. Прекрасный срезанный цветок.

– Ну ты же знаешь художника по имени Рубенс, – торопливо продолжил Юрий, чувствуя, что и без контрольного выстрела разговаривать вскорости будет не с кем. – Все его знают, даже такие отморозки, как ты. Так вот, его картины – это результат коллективного труда. Подёнщики, подмастерья разные, одним словом – таджики, гнали холст, а Рубенс наносил завершающие мазки, без которых картина была не картина, а сырой материал. Понимаешь, о чём я толкую?

Никита уже ничего не понимал. Мозг его умирал от потери крови. Лицо как будто улыбалось – углы губ приподнялись, глаза слегка прищурены. Худые щёки, немного оттопыренные, полные бледные губы, высокий, без единой морщинки, лоб, казалось, принадлежали не взрослому человеку, даже не подростку, а ребенку.

Юрий продолжил:

– А ещё я счастливчик. Столько народу сейчас мечтает пустить тебе пулю между глаз, а сделаю это я. Приз – мой!

Юрий вынул телефон, набрал номер, прислонил трубку к уху. Потом встал, шагнул влево, чтоб оказаться напротив двери.

– А знаешь, в чём твоя ошибка? Сказать?

Произошло соединение, и он ответил абоненту:

– Арина! Мой единственный зритель, ты меня видишь? Открывай.

Тут с улицы послышался вой сирен. Одновременно загремел засов. Дверь квартиры осторожно приоткрылась.

– Сейчас зайду, Ариша, шесть секунд.

И Юрий подошёл к Никите.

– Ошибка в самом твоём рождении. Такие, как ты – говно нации, тебя надо поскорее смыть в унитаз.

Дуло пистолета упёрлось Никите в переносицу. Лицо его, вдохновенное и страдающее, с волосами, прилипшими к вискам, приобрело скорбное выражение, глаза засветились небесным блеском. Вдруг он закричал:

– Та-аня!