М.Ф.

– Ну, давай, кто кто кто.

Птица почистила перышки, прочистила горлышко и пропищала загадку:

Скажи, кто, всем концам конец и всем делам венец,

Низвергся в тень, прожив один великий день?

Заметен Фонанта. Я, опешив, сказал:

– Сова, сова должна спрашивать.

Ибо вспомнил сон в спальне «Алгонкина». Но она возразила:

– Разве сова может сказать «кто»? Только представь себе, как сова это скажет. А теперь помоги тебе Бог, мальчик, хищники кружат.

Ужас в том, что были два ответа, оба абсолютно правильные. Но два ответа не пойдут. Я не мог неправильно отгадать загадку, но и никогда не смог бы с такой загадчицей отгадать ее правильно. Я сказал:

– Я так и не расслышал, мам, что он ответил, Бог или дьявол. Потому что у каждого бывает великий день, а если у тебя был такой день, значит, ты жил.

– Выбирай.

Я выбрал, и сделал неправильный выбор. Она выкрикнула незнакомое слово, и охотники ринулись. Глаза глаза. Когда-то было принято учить соколов выклевывать глаза на овцах. Левой рукой я боролся с хлопавшей кружащейся фалангой, правой вытащил из кармана Л льва свой талисман. Хотят игру, получат игру, дополненную судейским свистком. Я сунул в рот серебряный цилиндр и чистым громким свистом выкосил полосу в круживших хлопальщиках. Свистел и свистел, они одуревали, сбивались с толку. Говорящие птицы в смятении реагировали в своих клетках маниакальным многократным повторением, причем результат, я был почти готов признать каким-то сегментом мозга, не был лишен сходства с Сибом Легеру. Я свистел, хищники знали о необходимости атаковать то, что мой бедный близнец, вероятно, фактически, экстраполированный ид,[98] называл по-шекспировски человеческим студнем, однако безумный свист вовсе не отменял их права на атаку. Я свистел до смерти, зная, что верно ответил не на загадку, а на почувствованный подвох. В детском паническом сне я, наверно, кричал: мам, мам, я боюсь, мам, убери их, мам. Тогда она знала бы: отозвала бы чудовищных птиц. Но теперь ей приходилось бороться за собственные глаза, хотя некоторые хищники низшего ранга своей целью выбрали какаду. Тот, не переставая пищать: «Великий день, великий день, великий день», – пробрался обратно в клетку к компаньонам по клетке, оказавшись в безопасности, и Эйдрин осталась лицом к лицу со своей армией. Это она кричала: «Останови их, останови, Ллев, Ллев», – и я от сострадания разжал губы. Птицы очнулись от жестокого транса и в рациональной мрачности набросились на меня, их мучителя, но она отчаянно гулькнула, собрала, созвала их в стаю, потом загнала стаей в клетку, и я сказал:

– Не могу больше быть маленьким мальчиком, мам. Теперь я совсем другой.

Когда я уходил (первым делом надо было добыть паспорт Лльва из ее сумочки в трейлере и уничтожить его, не заглядывая), она крикнула, чтоб я вернулся, но казалась вполне уверенной, будто зовет сына, или мальчика, которого звала сыном. С ней все будет в порядке. Переживет. Через пару дней будет говорить, что находит утешение в своем искусстве, как таковом.

Глава 19

Воскресные колокола торжествовали над всей столицей, но поблизости, вероятно в какой-нибудь еретической церкви или в другом терпимом сектантском кармашке, одинокий колокол мрачно бубнил и бубнил. Вполне годится для Лльва, где бы ни было его тело. Я провел остаток ночи в мансарде дома на Индовинелла-стрит, в мертвом сие, не потревоженном ни Катериной, ни мисс Эммет, которые бодрствовали настороже средь своих упакованных чемоданов и, должно быть, умчались в такси сразу после рассвета. Наверно, стук хлопнувшей входной двери меня разбудил и после любопытно болезненного мочеиспускания заставил спуститься вниз, обнаружив записку в гостиной, придавленную ключом от карибского ветра, свежо веявшего в окно: «Отдать агенту „Консуммату amp; Сан“ на Хабис-роуд». И больше ничего.

Я не удивился, обнаружив исчезновение тела Лльва из сарая. Полагался на таинственность целей доктора Фонанты, принимая на веру его могущество. Должно прийти какое-то озарение. Тем временем под радостный хаос колоколов перетаскивал произведения Сиба Легеру, большинство произведений, в гостиную, более подобающую, чем сарай. С изумлением обнаружил, что он писал музыку, наряду с литературой и живописью. Была там оркестровая партитура под названием «Син-фоньетта» с партиями для таких инструментов, как колоды чимбуру и тибетский носовой рожок. Я в то время не умел читать музыку, хотя старательно с тех пор учился, поэтому не мог судить о достоинствах произведения, однако в величии не сомневался. Не было никаких следов скульптуры, впрочем, в нескольких ящиках, почти все слишком тяжелые для переноски, могли лежать каменные и металлические группы и статуэтки. Пока дел хватало с полотнами, рукописями и записными книжками.