М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание

Кроме пятнадцати мужиков, приведенных жандармом, во дворе топталась еще кучка крестьян, частью из Амары, частью из Вайдеей. Они пришли добровольно, чтобы засвидетельствовать, даже присягнув, если нужно, на святом кресте, что никто из задержанных — ни те, кого уже избили, ни те, кто еще ждал своей очереди, — ни в чем не виноват и в ту злополучную ночь не выходил из дому. Рядом жались перепуганные, плачущие женщины, каждая с узелком съестного под мышкой для своего бедолаги мужа, чтобы тому хоть от голода не маяться, коли жандармы не отпустят мужиков.

Когда допрос возобновился и крестьян ввели в сени, унтер, к своему удивлению, увидел, что во дворе осталось еще немало народу. Он встал на пороге и спросил:

— А вам чего надо?

Пантелимон Вэдува, краснощекий парень, призванный в армию, которому через неделю надо было явиться в полк в Питешти, поспешно ответил:

— Мы, господин унтер, пришли засвидетельствовать, что нет за ними никакой вины, не крали они кукурузы у барина!..

— Вот оно как! — протянул Боянджиу, шагнув к парню. — А ну, подойди сюда, Пантелимон, ведь ты теперь уже солдатом числишься! Значит, бунтовать вздумал, мать твою в печенку и селезенку, Пантелимон!

Молниеносным движением Боянджиу сгреб парня за шиворот и принялся бить его кулаком куда попало — по голове и по лицу. Все пустились наутек, испуганно и глупо хихикая, так как на первых порах им показались смешными слова, брошенные унтером парню, и то, как он его сграбастал. Пантелимону удалось вырваться из рук Боянджиу, и он побежал за остальными с такой же глупой и недоумевающей ухмылкой на вспухшем от ударов лице. Перестал он смеяться, лишь когда, вытирая лицо, почувствовал острую боль в челюсти и сплюнул кровавый сгусток. По-видимому, под градом ударов он прикусил себе язык.

Несмотря на свой гнев, унтер, увидев, что крестьяне смеются, заорал почти весело:

— Стой, Пантелимон!.. Зачем удираешь, Пантелимон?

Но он тут же опомнился, еще больше помрачнел и снова пошел «выполнять свой долг». Задержанные крестьяне, которых, как овец, втолкнули в сени, услышав во дворе смех, тоже заулыбались, надеясь задобрить начальство. Но Боянджиу показалось, что они над ним насмехаются, и он тут же отбил у них всякую охоту веселиться, набросившись на них с кулаками.

— Значит, бунтовать вздумали, лодыри вонючие! — негодующе пробурчал он. — Выходит, вы не только воры, но еще и наглецы в придачу!..

Спустя несколько секунд, отведя душу, он гордо раскорячился на пороге канцелярии и, указав на одного из крестьян, гаркнул:

— Эй, ты!.. Вон ты, ты!.. Ну двигайся, не кобенься, хамло!

7

В тот же день с самого утра Григоре Юга решил показать Титу поместье и в особенности хозяйственные постройки, сосредоточенные в Руджиноасе, новой деревне домов на тридцать, построенной Мироном Югой для крестьян, чтобы иметь их всегда под рукой.

Пошли они, разумеется, пешком. От Амары до Руджиноасы было полчаса ходу. Титу восхищался вслух обилием скота, лошадей, птиц, вместительными амбарами на высоких сваях, огромными стогами сена и соломы, грудами кукурузных початков, множеством работников, но восхищался он всем этим больше для вида, чтобы доставить удовольствие Григоре, который и в самом деле радовался от души.

От Руджиноасы они спустились почти до Извору. Проселочная дорога, оставлявшая слева поместье Амару и справа — Руджиноасу, пересекала плоское, пустынное, однообразное поле, черневшее под серым, осенним небом. Лишь на горизонте золотилась бронзовая опушка леса Амары, а правее виднелась красная крыша особняка Гики в Извору.

Оттуда они возвратились в Руджиноасу, где у Григоре были дела. Затем пошли другой дорогой к Бырлогу, потом по тропинке, ведущей напрямик через поле, вернулись в Амару.

Титу, по существу, интересовали не столько новые места и хозяйство, сколько возможность наконец спокойно поговорить с Григоре. До сих пор он не осмеливался да и не находил подходящего случая, чтобы хоть спросить, договорился ли Балоляну относительно его устройства в редакцию «Универсула». Теперь же Григоре сам, не дожидаясь вопросов, сказал, что Балоляну замолвил за Титу словечко кому надо и получил заверенье в том, что его просьбу выполнят, но он, Григоре, не удовлетворился этим и заставил его дать честное слово, что к возвращению Титу в Бухарест все будет окончательно улажено. Пока же пусть гость не думает о столице и газетах, а отдыхает в свое удовольствие.

Титу горячо поблагодарил Григоре и заодно рассказал, что побывал вчера в деревне и познакомился с учителем Драгошем и отцом Никодимом. Григоре похвалил учителя за трудолюбие и усердие и добавил, что отец тоже высоко ценит его, хотя считает чуточку демагогом, что в какой-то степени соответствует действительности.

— Мне он показался очень искренним, но несколько экзальтированным, — заметил Херделя.

— Именно искренность и экзальтированность делают малокультурных людей опасными! — возразил Юга. — У Драгоша искаженное представление о действительности, он считает, что все его постоянно преследуют. Подобные люди зачастую становятся невольными виновниками многих несчастий…