Мачеха-судьба

– На коньяки есть? Ему цена три тысячи! Машина отходит через полчаса. Если!..

У Марфы Карповны чешется кулак.

Небо подслащивает бледная заря.

Рабочий Пупин звонит своему шефу, выражает безграничную доверчивость господину Иванову, извивается червём: так, мол, и так, и простите-извините, что потревожил ваш драгоценный сон.

Шеф кроет его матом во все паруса:

– Забудь! Ты выбрал кубатурой на месяц вперёд!

– Какими досками?! Да вы… Сергей Иваныч, да вы…

– Катись к черту!

Шофёр давил на клаксон азбукой Морзе.

Трафлин попытался возразить тёще, мол, ехала бы, Валентина, на автобусе, как все белые люди ездят, пусть подольше, да билет дешевле, чего иномарку нанимать, но тёща с лицом вишневого сиропа решительно отвергла:

– Я тебе дома объясню!

Початая бутылка коньяка идёт в оплату шоферу.

Через день Трафлин Пупин стоял перед дверью в приёмную лесного воротилы господина Гладкорожева. Его смущала табличка: «Менеджер». Обычно в приёмных раньше сидели секретарши, а тут – менеджер. «По совместительству какой-то лодырь подрабатывает», – решил задачу.

Вошёл. За массивным, должно быть, мраморным столом, сидит секретарша. Пальцы в золоте, красивее самой Венеры, строгая и деловая.

Стал бережно разглаживать перед ней свою испестренную штампами и печатями трудовую книжку. В кабинете было жарко. Пришлось вспотеть: со стены внимательно смотрели на него, укутанного в пуховый белый шарф, Президент Путин и товарищ Сталин.

Стояла полуденная тишина.

Для пущего форсу, мы-де не лаптем щи хлебаем, ещё помним про профсоюзы, завкомы и парткомы, вынул из авоськи КЗОТ, 1970 года издания, погладил корочки, положил на стол. Секретарша фыркнула.

– Что за косяки? – строго спросила, стрельнув нравоучительными глазами по книжке. – Шеф базар не любит.

Достаёт из-под стола пудовую новогоднюю статуэтку Деда Мороза, тычет ручкой в словеса, написанные высоким стилем на шубе Деда:

– Читайте вслух.

– «Перед лицом начальствующим прими вид глуповатый, дабы дерзостью своей не ввести оное лицо в смущение».

– Для ясности ума: царь Пётр.

Листает трудовую книжку.

– Да-а, широка страна моя родная… Базис и надстройка капитализма, господин хороший, в отличие от расхлябанного коммунизма, сохраняют подлинные человеческие ценности в области права: деньги есть – живи, денег нет – работай. Шеф не любит излишней революционной размазни, он беседует с каждым рабочим только два раза: в день приёма на работу и в день увольнения. Сегодня он занят. Я вам сделаю исключение: не буду линчевать, то есть, интересоваться, по какой причине Сергей Иванович выписал волчий билет, сегодня у меня с утра хорошее настроение.

Это верно, Саша был упитанным малым, ещё вдобавок имел излишнее сердцебиение. Секретарша берегла источник своих благ. Экономике учился на курсах в тюремной камере. Трафлин же, согласно трудовой книжке, слыл мастером от скуки на все руки, и вообще сознательным тружеником.

Трафлин вышел вон, постоял, обсыхая лицом, раскинул умом: что за зверь такой, этот кровосос Гладкорожев, если Путин и Сталин у него в одной упряжке? Потоптался с ноги на ногу и побрёл.

Брёл и удивлялся, до чего же молодежь нынче пошла продвинутая. «В Англии училась, выше ветру голову несёт, «менеджер». Откуда столько колец на пальцах? Ох уж эти гадские рыжие англичане! Что рожать, и то наши бабы к ним едут. У этих рыжих чертей коленчатый вал двигателя рассчитан на миллион километров пробега, а у нас… у нас учат – полная невзрачность», – Трафлин проникся уважением к англичанам, хотя до этого англичан считал врагами от сотворения мира.

На радостях Марфа Карповна, любящая сильные личности, пестроту обновляющегося села богатыми людьми и подаренный зятем в день свадьбы вроде бы персидский халат неопределённого цвета, с терпеливым любопытством оглядела зятя, выставила на стол распечатанную четвертинку водки.

– Пей. С того году стоит, всё одно протухла.

– Не желаю, Марфа Карповна. Шеф, сказывают, выпивающих не любит.

– Надо же? Это хорошо. Тогда, – тёща заткнула четвертинку свернутым клочком газеты, убрала от греха подальше. – Тогда держись. Я ведь вам с дочерью и внучатам одного добра-здоровья желаю, десять лет как на пенсии, а ворочу, что ломовая лошадь. Все эти годы тебя терплю, срываюсь, бывает, вдруг да там, – устремила глаза к небу, – ангелы и зачтут? – На миг теща как ослабела терпеньем. – Скажи, прямо, ты любишь жизнь?

Трафлин смешался в недоуменном помышлении: чего это тёщу в сузём болотный поволокло? Что за отвлекающий маневр? Уж не заболела ли? А вдруг… умирать собралась, сберкнижку откажет?

– Кто жизнь не любит, все любят.

– Оно так. У каждого свои тараканы в голове. Боже, как велик мир, неохватен мир! Качает мир к морю-океану, и мы в нём качаемся. Ночами сплю худо, прислушаюсь к своим мыслям, где только не побываю, с кем только не поговорю. А годы идут, идут… Какого мармеладу ты хочешь от жизни?

У зятя перехватило дух от такого резкого скачка. Что такое сказать, чтоб сказанное размягчило суровое сердце Марфы Карповны, он не знал. Не скажешь, мол, когда ты спишь, мамаша, хриплый клекот сотрясает весь дом.