Мадам Казанова

Паолина поднялась с софы и направилась ко мне.

— Ай, да брось ты эту чепуху, Феличина, — приветливо сказала она и обняла меня.

Целуя сухую, впалую щеку Паолины, я не могла не вспомнить ту цветущую, полную жизненных сил и здоровья девушку, которая запомнилась мне по Корсике и Марселю.

Затем она отстранилась и оценивающе оглядела меня.

— Да ведь ты, можно сказать, совсем не изменилась, — проговорила Паолина почти возмущенно. — Как тебе это удалось? Ты осталась такой же. А вот я… — Она уныло опустила плечи.

— А ты стала еще более привлекательной, — заметила я вполне искренне.

— Более привлекательной? — рассмеялась Паолина. — Да. Я знаю. Но при этом и более старой, и нездоровой в придачу. — Внезапно она громко хлопнула в ладоши, в комнату бесшумно вошел негр лакей. — Шампанского, — резким, отрывистым голосом приказала Паолина.

Шампанское преобразило ее. По мере того как Паолина торопливо, бокал за бокалом поглощала это искристое вино, она буквально на глазах молодела. В ее глазах появилось прежнее дерзкое, лукавое выражение, щеки покрыл румянец, и она принялась болтать на привычной для себя смеси итальянского и французского, причем так же сбивчиво и незатейливо, как в детстве. Она задавала мне целую массу вопросов, но, прежде чем я успевала ответить хотя бы на один, принималась рассказывать о себе, о своих замужествах, мужьях и любовниках, путешествиях, бриллиантах, одним словом, о несметном своем богатстве. Время от времени она останавливалась и даже пыталась слушать меня, но по-настоящему ее интересовала лишь собственная персона.

Черты прежней Паолины проступили в ней еще сильнее, когда она со злорадством начала рассказывать мне о своих родственниках.

— Ты бы видела Джозефа. — Она пьяно захихикала. — Король Неаполя расхаживает, ну, прямо как павлин. Хотя сейчас он так растолстел, что уж и не знает, как ему ходить или стоять. А Марианна-Элиза не многим лучше. Управляет так, что у подданных волосы встают дыбом. Держит своего мужа под каблуком, свое же маленькое княжество прямо-таки придавила своим скипетром.

— А как тетя Летиция? — спросила я.

Паолина надула губы.

— Мама больше времени проводит в Риме, чем здесь. Ей вообще не нравится, как мы все живем. — Она допила свой бокал и затараторила: — А вообще-то мы все живем очень хорошо. Вот, например, Луи. Как король Голландии, он может теперь есть сколько душе угодно, вернее, сколько в него влезет. Вот только жена у него сущая ведьма. — Паолина презрительно фыркнула. — Гортензия Богарне — дочка нашей благородной императрицы, моей невестки, этой отвратительной козлицы. Луи не выносит свою супругу. Ну он, конечно, время от времени делает ей детей, чтобы выполнить хотя бы одну свою королевскую обязанность, а вообще-то ему гораздо больше нравится, когда он с ней вообще не встречается.

Негр лакей принес еще одну бутылку шампанского. Паолина схватила налитый им бокал и выпила жадными глотками.

— А Каролину я могу выносить теперь еще меньше, чем раньше. Она думает, что умнее и красивее ее нет, а сама спит с любым мужчиной, который ей только подвернется. И притом осуждает меня за то же самое, что позволяет себе. А ведь мозги-то не имеют с любовью ничего общего. Для любви нужно лишь одно — красивое тело.

Паолина быстро вскочила на софу ногами и распахнула свой халат, под которым не было никакого нижнего белья.

— Ну, разве я не красива? — спросила она настойчиво.

Ее обнаженное тело действительно отличалось безупречными пропорциями, а грудь была все такая же высокая и упругая, как у юной девушки. На бедрах и талии невозможно было заметить ни одной лишней складки.

— Ты прекрасна, — спокойно ответила я. — Но сейчас тебе лучше одеться, иначе ты можешь простудиться.

Паолина расслабленно опустилась обратно на софу.

— Да, — прошептала она, — я самая красивая. Мое тело увековечено в образе богини Венеры великим итальянским скульптором Канова. Теперь моя красота стала бессмертной.

Затянувшийся монолог Паолины о ее красоте начал уже действовать мне на нервы.

— Ты еще ничего не сказала о Жероме, — попыталась я переключить ее внимание.

Паолина потянулась за бутылкой.

— А, да что о нем говорить? Жером такой же, как всегда. Грязный и крикливый. Скандальный и глупый. Теперь, когда он стал королем и ему больше не надо мыться, думаю, он вполне счастлив управлять своим государством.

Я молчала. Что же случилось с этой большой корсиканской семьей? Что произошло с их родственными чувствами друг к другу? Каждый из них завидует другому и всем остальным из-за мимолетного успеха, из-за приобретенной власти. У всех у них теперь такое огромное богатство, какое не приснилось бы и в самых фантастических снах. Но принесло ли оно счастье?

— Ты счастлива? — спросила я вдруг.