Мадам Казанова

Еще Морис возил меня в местечко Пратер, где прямо под открытым небом принимали гостей таверны с такими выразительными и сочными названиями, как «У аппетитной клецки» или «У полной бутылки». Я сидела под раскидистой кроной каштана, ела суп с лапшой, вареную говядину, абрикосовые клецки, копченый окорок и ожидала появления князя Долгорукого, столь же привычного и неизбежного, как появление ночью луны над здешними полями. А затем я пила искристое молодое вино, вдыхала аромат жасмина и акации, слушала веселые мелодии вальса, которые исполняли ходившие между столиками музыканты, и прямо на глазах у князя целовала простодушного Мориса в губы.

Иногда я закрывала при этом глаза, представляя, что целую Долгорукого, а иногда специально наблюдала за тем, как на лице князя появляется в этот момент какое-то необычное, мученическое выражение.

В общем, я наслаждалась музыкой и душистыми ароматами весны рядом с Морисом и ожидала, когда его место займет князь Долгорукий. Обычно, когда я приходила домой с легким головокружением после выпитого вина, с раскрасневшимися от поцелуев губами, мое ненасытное тело томилось ожиданием новой любви. Горевший по ночам в кабинете Карло свет служил мне молчаливым укором. Он призывал меня вспомнить о моих обязанностях и о том, что говорил мне Брюс Уилсон. Он напоминал мне о политике и Наполеоне.

Малышка и Красотка давно уже спали у меня в ногах, а я еще долго лежала без сна, пока не начинала понемногу проясняться голова — вино всегда все упрощает и приукрашает, — и размышляла, размышляла. В такие моменты я менее всего думала о Морисе. В конце концов, он был всего лишь небольшим связующим эпизодом в тональности «си мажор», и ему вскоре предстояло закончиться весьма минорно. Где-то под утро я погружалась в сон и довольно поздно просыпалась, готовая к продолжению своей жизни — между иллюзией и реальностью.

Карло молча страдал, внешне сохраняя свою обычную сдержанность. Он не мог точно сказать, с кем я проводила ночи — с Кронеггом, Лохаймом, князем Долгоруким или с этим невысоким французским маркизом. Но в том, что это был один из них, Карло не сомневался. Его молчаливые терзания не вызывали у меня особого сочувствия, ведь он сам предпочел подобные отношения между нами.

Впрочем, как выяснилось, его угнетенное состояние объяснялось не только этим, но и складывающейся политической ситуацией. Однажды мы сидели в овальной гостиной с оклеенными желтыми обоями стенами в доме на улице Мелькер-Бастай. В открытое окно в комнату лился яркий солнечный свет, но Карло видел будущее в мрачных тонах.

— Русские, австрийцы и даже сами французы недооценили Бонапарта, как недооценивал его раньше и я, — произнес он и принялся беспокойно ходить взад и вперед по красивому французскому ковру со светлым рисунком. — Должен честно признаться тебе и себе, что в первые месяцы своего диктаторского режима, замаскированного под конституционное правление, Бонапарт предпринял очень важные шаги. Он положил конец многолетней гражданской войне, сформировал новые органы государственного управления, спас Францию от банкротства и анархии. Кроме того, меня серьезно беспокоит, что он показал себя искусным дипломатом. Сейчас он старается расколоть противостоящую ему коалицию союзников, и Англия, похоже, единственная, кто осознает грозящую опасность.

Я слушала Карло молча, поскольку знала, что он не любит, когда его прерывают вопросами или замечаниями. Поэтому попыталась представить себе сегодняшнего Наполеона. Интересно, ведет ли он себя во дворце Тюильри так, как когда-то в Аяччо, где он бегал туда-сюда с покрасневшим лицом и заложенными за спину руками, увлекая за собой сторонников и неистово излагая им свои бесконечные планы и идеи? Правда, ему уже не нужно ограничиваться теорией, теперь он обладает возможностью осуществлять свои планы немедленно. Как он сейчас выглядит? Я попыталась еще раз представить себе это и не смогла. Перед глазами стояла знакомая худощавая фигура в потрепанной военной форме и изношенных, грязных ботинках, с затаенными непомерными амбициями. В то время никто не принимал его всерьез, кроме него самого да еще тети Летиции и меня. В голове тысячи идей относительно улучшения мира — и лишь одна пара нижнего белья в собственном распоряжении. Я невольно улыбнулась.

— Феличина, уж ты-то должна достаточно хорошо знать Наполеона, чтобы серьезно относиться к моим словам. Ведь он сейчас в самом начале своей карьеры, первое же крупное поражение может означать ее конец. Для упрочения своего положения ему необходимо добиваться все новых и новых успехов. Французский народ готов приветствовать заключение почетного мира, даже если для этого придется уступить часть завоеванных Францией территорий. Но Бонапарт, действуя от имени Франции, думает лишь о себе. Он понимает, что, лишь добившись полной и окончательной победы, продиктовав условия мира, он обеспечит себе продолжительный период пребывания у власти.