Мадам Казанова

Когда я разговаривала с Джеймсом, меня охватила вдруг такая слабость, что я покачнулась и едва смогла удержаться на ногах. Он тотчас же пригласил колокольчиком экономку и отдал ей какие-то распоряжения. В полусне я чувствовала, как она снимает с меня одежду, как я погружаюсь в теплую ванну, а затем оказываюсь в мягкой постели. Некоторое время я еще слышала громкий лай Малышки, а затем погрузилась в сон.

Я проспала двадцать часов и проснулась с чувством голода. Роскошный завтрак, принесенный мне экономкой, я съела весь без остатка. После этого она принесла мне новую чистую одежду, помогла одеться и показала знаками, чтобы я следовала за ней. В большой гостиной меня радостно встретила Малышка, ее выкупали и аккуратно расчесали. Я взяла ее на руки, вслед за экономкой спустилась по лестнице для слуг и оказалась на улице. Перед домом стояла карета. Лакей в ливрее открыл передо мной дверь кареты, и я, не успев даже спросить о Джеймсе Уилберфорте, оказалась внутри. Карета тронулась.

Я не имела ни малейшего представления о том, куда меня везут. Мне, правда, смутно припоминались слова Джеймса о том, что вплоть до полного восстановления сил я буду жить за городом. В городском доме я не могла оставаться из-за его супруги. Впрочем, для меня не имело значения, где мне предстоит восстанавливать силы, необходимые для того, чтобы осуществить задуманное — стать богатой и самостоятельной, уверенной в себе, не связанной никакими обязательствами. Для достижения этой цели я готова была использовать что угодно и кого угодно. Больше я не хотела думать ни о ком и ни о чем, кроме себя самой — и вендетты.

После нескольких часов езды карета въехала в ворота парка, покатила по широкой, тщательно ухоженной аллее мимо какого-то великолепного здания, затем наконец остановилась на холме перед очаровательным особняком. Местная экономка вышла, чтобы поздороваться со мной.

— Меня зовут миссис Хотч, — представилась она с легким приседанием. — Добро пожаловать в Вудхолл-Коттедж. — Она провела меня по всем комнатам этого дома, словно я была здесь хозяйкой. Его роскошное внутреннее убранство поразило меня. Неужели Джеймс настолько богат? Кем я должна считать себя отныне — просто гостьей или его тайной подругой? Каковы вообще его намерения в отношении меня?

Вудхолл-Коттедж, предназначенный для гостей поместья Вудхолл-Парк, в течение многих месяцев был моим домом. Каждую неделю Джеймс приезжал навестить меня и всегда оставался все тем же внимательным и заботливым другом — никогда, впрочем, ни единым словом или поступком не выражавший своего подлинного отношения ко мне. Каждый раз, принимая какое-либо касающееся меня решение, он спрашивал, согласна ли я с ним. А поскольку все, что он предлагал, явно отвечало моим интересам, я никогда не возражала. Так, Джеймс пригласил для меня учителя английского языка, учителя танцев, а также нанял мне горничную и дворецкого. Я начала заниматься английским, верховой ездой и фехтованием, училась искусству макияжа и умению элегантно и со вкусом одеваться. Я узнавала, что и как можно есть и что и с чем можно пить. Я училась читать книги, а затем своими словами пересказывать их содержание. И, наконец, я овладевала искусством ведения беседы — на английском и на французском, — которое состояло в умении непринужденно болтать, избегая упоминания проблем, или, наоборот, в обсуждении серьезных проблем в шутливой и развлекательной форме. Каждый день был строго расписан по часам. В моей новой жизни у меня появилось так много разных дел, что я все реже и реже возвращалась мыслями к своему прошлому. Отдельные воспоминания, словно догоревшие свечки, гасли одно за другим. Я постепенно забывала людей, их лица, давние события и переживания, знакомые места и свои впечатления от них. Но лишь одно лицо и одного-единственного человека никак не могла забыть — Наполеона Бонапарта.

В те мимолетные мгновения, когда, проснувшись утром, я ощущала, как тоска охватывает меня, отвергая все разумные доводы, передо мной неизбежно возникала его мягкая, нежная улыбка, от которой щемило сердце. Но затем я вспоминала холодные, жестокие глаза, которыми он смотрел на меня в тот последний раз, и мысль о вендетте возвращала мне спокойствие и рассудительность.