Мадам Лафарг

Поначалу он приходил один раз в неделю, потом стал приходить два, а потом каждый день.

Молодой человек очень баловал Антонину, и она его обожала, однако Мария, томимая смутными предчувствиями, держалась с ним холодно и отчужденно. Вопреки собственной воле, она ревностно смотрела на молодого человека: вот он подходит к ее матери, придвигает свой стул к ее стулу, берет из ее рук вышивку, поднимает веер или перчатку, которую та уронила, больше того – он подает матери руку, он ведет ее из гостиной в столовую, где накрыли чай! Мария не сомневалась, что г-н Коэхорн ухаживает за молодой вдовой, но пока ей и в голову не приходило, что мать любит его и принимает его ухаживания.

Иногда Мария спала в спальне своей матери на кушетке, как-то она долго не могла уснуть и услышала, что ее мать во сне произнесла следующие знаменательные слова: «Дорогой Эжен!»

Услышав их, Мария поняла, что стала круглой сиротой: смерть лишила ее отца; новое замужество вскоре лишит и матери.

Если умершие уносят с собой что-то от живых, которые были им дороги, то живые сохраняют в себе что-то от дорогих им мертвых; Марии Каппель передалось от горячо любимого отца неприятие неверности, впрочем, такой естественной для молодой женщины, которой трудно хранить верность могиле – г-же Каппель едва исполнилось тридцать два года и ей не хотелось обрядить в траур те восемь или десять лет молодости и красоты, которые ей еще оставались.

Еще одно горе легло на сердце Марии Каппель. Со свойственным ей трезвомыслием она описывает свое положение:

«Свадьба моей матери приближалась, ее близкое замужество уже не было ни для кого тайной, но говорили о нем шепотом: эта тема всем причиняла боль. Как только о нем заводили речь, дедушка подзывал нас с сестрой к своему креслу, прижимал к себе наши головки, гладил волосы и, казалось, своими ласками ставил преграду, оберегая от слов, которые могли нас огорчить. Все вокруг осуждали этот брак, меня он ранил в самое сердце – новая привязанность матери попирала мою главную святыню, но я страдала не меньше от молчаливого осуждения, каким свет окружил мою мать. Изо всех сил я старалась казаться спокойной и счастливой, я изображала живейшую симпатию к г-ну де Коэхорну, но потом мучилась от угрызений совести, просила прощения у моего бедного обожаемого папочки, и эта нескончаемая борьба превратила мою жизнь в мучительную пытку.

День свадьбы[58]

был печален; мы должны были присутствовать на церемонии, но слезы нашего сердца не должны были увлажнить наши глаза, и мы сняли траур в тот самый день, когда окончательно осиротели. Нам приходилось улыбаться, когда освящали забвение нашего отца, улыбаться, отдавая часть сердца нашей матери незнакомцу, который отныне будет там царить. Г-н де Коэхорн был протестантом, венчание состоялось в нашей гостиной, рабочий столик превратили в алтарь, господин в черной сутане произнес ученую проповедь, потом благословил новобрачных. Признаюсь ли? Я была счастлива, что венчание выглядело столь жалким, что не убрали нарядно нашу любимую церковь в Вилье-Элоне, не зажгли на алтаре свечи, не курили душистым ладаном; была счастлива, что с большого креста, ангелов, Девы Марии, дарохранительницы не сняли будничных покровов, чтобы они благословили забвение моего отца.

Когда я вновь осталась одна у себя в спальне, я достала портрет того, кого не уставала оплакивать, покрыла поцелуями и пообещала любить на небесах не меньше, чем на земле. С этого дня я ни разу не произнесла святого для меня имени перед матерью, я погребла мое сокровище в неисследимых глубинах души и мыслей, и оно слетало с моих губ только перед собратьями по оружию или солдатами моего возлюбленного отца, вместе с которыми мы вспоминали о нем и горевали»[59].

Я уже говорил: найдись для Марии Каппель учитель, из нее выработался бы недюжинный писатель, экспрессивный, выразительный. Три приведенные мной абзаца, несомненно, подтверждают мою правоту.

Г-ну де Коэхорну принадлежал небольшой замок, может быть, далее более живописный, чем Вилье-Элон, но для Марии он не стал Вилье-Элоном, хранившим воспоминания о всей ее прошлой жизни – там умерла ее бабушка, там она сама появилась на свет и жила под охраной двух крыльев, одно из них сломалось, другое предательски опустилось. Несчастная сирота не променяла бы Вилье-Элон и на Версаль, но вынуждена была покинуть его и отправиться в Итенвиль.