Мадонна будущего. Повести

Сюжет был неинтересный, и Денком вспомнил, что, в конце концов, ему самому есть чем заняться. Издатель оказал на сей раз редкостную любезность, прислав ему его «зрелый» — может статься, последний — «труд», и пора было на него взглянуть. Обложку с заглавием «Зрелые годы» сделали, как и положено, броской, свежие страницы еще не утратили аромата священного действа, но Денком вдруг остановился, почувствовав странное отчуждение. Он не помнил, о чем эта книга. Неужто же приступ болезни, так некстати загнавший его сюда, в Борнмут, вытеснил из памяти все предыдущее? Вычитывать верстку Денком закончил перед самым отъездом, а теперь, всего через две недели, воспоминания о том, что было в Лондоне, оказались все смазаны, будто по ним прошлись губкой. Он не слышал ритма своих предложений, листал страницы, которые не вызывали ни любопытства, ни доверия. Он не понимал, о чем они, он потерял нить. Он, вдруг отчетливо осознав, что означает этот зловещий признак, похолодел, будто бы подошел к краю бездны, и даже застонал вслух. На глаза навернулись слезы; из жизни ушло самое драгоценное. Никогда не испытывал он такой боли — он чувствовал нечто подобное несколько лет назад, когда вдруг стало понятно, что время его подходит к концу и возможности исчезают одна за другой, — но теперь терять было больше нечего, теперь было все кончено. Он сделал то, что был должен, не сделав того, что хотел. Он кончился как писатель, и это оказалось так страшно, что у Денкома перехватило горло. Он засуетился, вскочил — человечек, гонимый ужасом, — от слабости пошатнулся, снова сел на скамью и, так же суетливо, еще раз открыл свою книгу. Это был небольшой роман — Денком любил короткие вещи и всегда стремился к предельной сжатости. Он начал читать сначала и мало-помалу, за чтением успокоился, а потом постепенно пришел в себя. Все вернулось, на этот раз вернулось как откровение — он почувствовал за словами высокую, удивительную красоту. Он сидел на скамье, читал свое собственное творение, перелистывал свои страницы, на которых играло весеннее солнце, и в нем поднималось волной новое, сильное чувство. Да, пусть он кончился как писатель, но он успел все сказать, успел сказать

это

.

За две недели болезни он забыл книгу, которая стоила ему года работы, почти забыл, как она удивительно хорошо получилась. Денком снова вчитался в текст, и его повлекло, как будто рукой сирены, вниз, в сумрак теней и вымысла, туда, где поблескивал изразцами огромный бассейн искусства и проплывали немые, неведомые сюжеты. Наконец он вспомнил, чего добивался, и склонился перед собственным мастерством. Кажется, никогда раньше ему не удавалось написать такую прекрасную книгу. В ней были несовершенства, но было и то, что, на его взгляд — хотя, возможно, увы, больше ничей, — называлось искусством, и это перевешивало почти все погрешности. Перед ним, удивленным, счастливым, снова вспыхнул проблеск надежды. Не истратил он своей силы, он жив и еще послужит. Мастерство далось ему нелегко, он долго ходил окольными путями. Долго вынашивал свое дитя, страдал за него и бился, приносил бессчетные жертвы, так что же, только ли для того, чтобы теперь, когда оно только-только окрепло, признать, что все, что всему конец? Наконец он увидел своими глазами: прилежание vincit omnia [26], и нашел утешение, какого долго искал. Здесь, в этой тоненькой книжке, ему удалось сделать такое, о чем он раньше и не мечтал, — будто бы он бросил в землю зерна таланта, доверился выбору, дождался всходов, и вот теперь они расцвели. Но, даже если все так и есть, если ему не кажется, как мучительно он возделывал почву. Вот что еще Денком понял сегодня со всей отчетливостью, и мысль эта засела, будто вбитый гвоздь: он достиг своего слишком поздно, только под самый конец. Он двигался слишком медленно, почти безобразно медленно. Ему все мешало, и он отставал и подолгу нащупывал путь вслепую. Как же много времени ушло на то, чтобы так мало сделать. Мастерство и впрямь пришло к нему, но тогда, когда прошла жизнь. С такой скоростью за один срок ничего не успеть — он всего лишь собрал материал, а чтобы дождаться плодов, чтобы этим материалом воспользоваться, нужен еще один срок, еще одна попытка. Вот о ней-то, второй попытке, и вздыхал теперь бедный Денком. Он сидел на скамейке, дочитывал книгу и бормотал себе под нос: «Ах, если бы еще хоть немного! Ах, еще бы разок попытаться!»