Мафия изнутри. Исповедь мафиозо

До сих пор я еще почти ничего не знаю о том, как было дело. Одни говорили, что их там в Пьяно делла Скала, наверно, кто-то предупредил и они были наготове, другие, — что просто не повезло, третьи вообще ничего не желали говорить. Чтобы узнать правду, всегда надо какое-то время подождать. Но времени ждать уже не было.

В тот вечер Орландо показался мне каким-то растерянным, да и мне было не по себе от злости и огорчения. А Доктор казался довольным. Иногда у него появлялась странная манера разговаривать: при каждом слове он тихонько ударял одной ладонью о другую, словно отбивал такт, слушая музыку. Он считал, что мы хорошо проучили этого голодранца. И теперь, если у него есть голова на плечах, он станет благоразумнее.

— Как бы то ни было, поскольку он ранен, я готов его подлечить, — закончил он, продолжая смеяться.

Несколькими днями позже я поехал в Палермо. Мне надо было там взять обычную почту: большой красный конверт. На ощупь он был набит деньгами, но это могли быть и документы: в те годы десятитысячные ассигнации были величиной с лист гербовой бумаги. Встреча была назначена в десять часов вечера на улице Макуэда. Но и в пол-одиннадцатого человека, которого я ждал, все еще не было, и я начинал беспокоиться. Наконец он явился, но без конверта.

— Можешь идти. Для тебя ничего нет.

— То есть как это — нет?

— Наварра мертв.

Его прошили очередью из автомата вместе с другим врачом по дороге в Прицци. Нынче стреляют даже в папу римского, стреляли бы и в Иисуса Христа, если бы он рискнул сойти с креста. Но в 1958 году нечто подобное невозможно было себе даже представить. Можно было подумать, что мы в Америке, такое мы видели только в кино. Даже Доктор этого не ожидал — в самом деле, в поездку он отправился без всякой опаски. К тому же лил сильный дождь и на дороге не было ни души. Сделать это было легче легкого.

Но в тот вечер я еще действительно ничего не знал о случившемся и никто не мог мне ничего сообщить. Время было уже слишком позднее, чтобы слушать радио; я решил прогуляться пешком до вокзала, чтобы по дороге все хорошенько обдумать. Но мысли у меня в голове путались. Если бы у меня выросли крылья, я, несмотря на темноту, помчался бы в Корлеоне, чтобы скорее узнать, как там это стряслось. Первое такси подошло к вокзалу в четыре утра. Это была «тысяча сто» старого типа. Однако водитель не хотел везти меня так далеко, потому что у него уже был заказ на семь часов. Это был упрямец, не желавший слушать никаких доводов. Мне не хотелось бросать деньги на ветер, но это был не тот случай, чтобы думать о расходах.

— Ну давай соглашайся, я тебе заплачу сколько скажешь, — сказал я. Но шофер продолжал упрямиться.

— Я дал слово. Дело не в деньгах.

Я уже сел рядом с ним на переднее сиденье. Расстегнув пиджак, я показал ему кобуру с пистолетом.

— Ну если ты не хочешь это сделать ради меня, то сделай хотя бы ради вот этого несчастного малыша…

В селении творилось нечто невообразимое: уверен, что даже собаки обсуждали друг с дружкой случившееся. Карабинеров было не счесть, некоторые и в штатском. Я сразу же пошел в дом покойного. Визиты с выражением соболезнования одинаковы во всех селениях Сицилии. Женщины рыдают в голос, а мужчины заходят и выходят. Все целуют друг друга и говорят между собой шепотом. Ставни на окнах прикрыты.

Впервые я отдал себе отчет в том, что Доктор оказался небогат. У него был широкий круг друзей, он пользовался уважением и обладал престижем. Но все это нельзя оставить кому-то в наследство. Также и похороны были совсем не такие, как у дона Кало́. А кроме того, сразу было видно, что люди здесь напуганы. Когда кто-нибудь из нас шел по улице, на него смотрели, как на приговоренного к смерти. Уж если не побоялись разделаться с генералом, разве была надежда уцелеть солдатам?

Мы в тот же вечер собрались в пустом сарае, где хранили зерно. Наиболее решительно был настроен Винченцо Кортимилья, но с ним согласны были и остальные. Я помалкивал, и не только потому, что был еще молод. Я все еще оставался для них чужаком. Доктора, который любил меня, больше не было в живых. Чтобы разобраться, каково было мое положение, мне следовало подождать. Последним слово взял Себастьяно Орландо. Он сказал, что намерен отправиться в Палермо и поговорить с друзьями Семьи. Только после этого мы сможем принять какое-то решение. Никто ему не возражал. Теперь, когда Наварры не было в живых, Орландо был самым авторитетным. Нам необходимо было чувствовать, что нами командует кто-то, кто знает, что нам надо делать.

А потом карабинеры начали всех нас, одного за другим, вызывать на допрос. Я ожидал своей очереди, но был спокоен. Орландо сказал мне, что я, чтобы объяснить свое присутствие в селении, должен заявить, что я его служащий. Надо было только остеречься и постараться не наделать тем временем каких-нибудь глупостей. Но я понимал, что положение меняется с каждым днем. Только мне было показалось, что я окончательно устроился, как вдруг приходится вновь начинать все сначала.