Мафтей: книга, написанная сухим пером

Через час у меня не осталось кровоостанавливающей водицы, затем закончились примочки с мазями и настойка, которая приглушает боль. Снаружи стоял такой шум, что стонать уже никто не стыдился. Тряпки, вываренные с цветами ромашки, тоже до нитки пошли на раны. Я останавливал женщин и отрывал лоскуты от их рубашек, и те с расхристанной грудью бежали за новыми ранеными. Сапожник Ониско из Дилка принес сапожную дратву, чтобы я мог стягивать широкие раны. Солома, на которой лежали искалеченные, калиново горела на солнце. Оторванные ноги и руки, вспоротые животы, продырявленные груди и выбитые глаза — я обязан был помогать чем мог. Мальчишки голыми руками рвали и толкли крапиву, брости[133] сосен, девушки снимали с тополиной коры лубье, жевали его — и тем я залепливал раны. Завершало спешное заживление вино — возможно, древнейшее и самое лучшее лекарство в мире. Вино на раны и вино вовнутрь.

Растрепанная барышня, дочь офицера, которая крутилась рядом, удивленно спросила:

«Неужели это пригодно для лечения?»

«Все пригодно, когда Бог в помощь».

«Но сие не от врача, а от природы».

«Так и есть, детка. Ибо когда хворь замахиватся на здоровое, то все здоровое естество восстает против нее и помогает».

Австрияки рвались к воде, но нам и здесь послужила природа. В Бескидах гремели грозы, там шел дождь — и Латорица погнала мутные валы. Нападающих сносило, и на перекате их добивали камнями. Тела в темных мундирах сдерживали быстрину. Одного подстреленного бедолагу прибило и под мою корягу, и я, содрав с него чужеземный китель, потянул на кровавую солому, что роднила всех. Рой пехоты с той стороны порывался настелить новые мосты, но тут же с нашего берега отплыло несколько лодок и находчивые рыбари шестами сбросили плахи вместе с ратниками. Река воевала за нас.

И вот тебе на: за спинами послышался бравурный марш с молодым запевом. «Студенты! Ужгородские студенты!» — послышались крики. Хороший взвод молодых добровольцев с разгона влился в наш лагерь. Выставили на супостата заряженные ружья. Приволокли с собой легкую пушку. К ней стал детина со светлыми лохматыми волосами. Он поспешно чертил что-то на дощечке, а потом дергал за шнур. Раз, второй, третий… Я слышал, как рядами повстанцев катится радостный гул. Говорили, что с первого выстрела он разнес вражескую пушку и убил полковника. А во второй раз свалил лошадь под генералом. Тот как раз собирал в атаку кавалерию. Наступление их захлебнулось посреди реки. Прицельно били пушки с Сорочьей горы, потому что молодой артиллерист с табличкой уже был возле них, выверяя цель. Пока сам не упал на колено.

Я обмыл его рану, обмотал листьями и укрепил ногу на сгибе плашкой.

«Откуда ты взялся, витязь?»

«Я изучаю философию в гимназии. А сам из Горян. Зовусь Андреем, Андреев сын, еще и записан Андрейковичем, — смеялся с закопченным пыльным лицом. — Отец мой дьяк в церкви. Не дай Бог, чтоб услышал, как я здесь причащаю нечестивцев…»

Он и дальше рвался в битву, но едва ступил, зашатался. Я тоже ослаб, присел рядом с ним. Благо, на той стороне трубили отступление. Такая желанная боевая нота для одних и позорная для других. Череда австрияков оставляла реку и собиралась в шеренги.

«Я еще должен пустить вдогонку пару горячих галушек», — хорохорился студент, но ноги его уже не слушались.

Он, вероятно, и не догадывался, что отныне будет хромать всю жизнь. Но не такая уж это и беда. Хромая в верном направлении, можно далеко зайти. Можно и гору перенести, как показал мой дед-кривоножка. Хорошо, что живым выдержал сей экзамен парнище. А философия подождет. Сия старая причудливая пани… Ныне мы здесь возвышены духом, ибо вырвали из пасти смерти победу. Победили с одними чужеземцами других чужеземцев, которые схлестнулись на нашей земле. Как те, так и другие — чужаки. А мы посреди их сечи. И что мы днесь выиграли? Мадьяры и австрияки погрызутся и помирятся и поделят корону, сядут на престолы в своих Венах-Пештах. А мы и дальше останемся здесь, только флаги изменят на наших башнях и в управах воцарится другой язык. Не наш… Что им надобно нашего — так это только руки, что создают для них винокурни и рубят леса, а когда возникнет потребность, то берут оружие и защищают чужую свободу…

Вот такой, Андрейка-философ, черствый хлеб любомудрия, как привык говорить Аввакум, опираясь на чтимого мудрослова Грегория Сковороду, зиждителя нашей думы и нашего языка.

Господи, прими без осуждения души тех, что пали ныне невесть за что! Укрой их небом, а прах мы сами уберем. Ибо поле следует приготовить к посеву.

Красовались черешневые и сливовые сады на склоне горы. И цвели ожесточенные лица людей, сотворивших сей кровавый пир. О, тогда героям не хватило вина. Пошли громить пивоварню Шенборна.