Магам можно все (сборник)

Пришла весна, а с ней распутица. Варан надеялся, что тот, за кем он следует по пятам, задержится хоть ненадолго в одном из поселков или городков, но бродяга выбрался на каменный тракт и шел, не сбавляя шага. Варан искал для себя транспорт — хоть какой-нибудь, за любые деньги; в этих краях все, что служило для перевозки грузов, двигалось со скоростью пешехода или медленнее, а почтари возили почту раз в месяц — в ручной тачке. Лежа без сна на постоялом дворе (а Варан уже не мог идти неделю без отдыха, как это случалось с ним в молодые годы), он воображал себе крыламу — белую, сильную, под седлом. Он так ясно видел ее перед собой — до мельчайшего перышка, до узелка на веревочной лестнице, и как он поутру садится в седло, и поднимается над трактом и проселочными дорогами, и под вечер видит одинокую фигурку, бредущую вдоль обочины…

Если бы крылама могла появиться от одной только нужды в ней! Варан всерьез подумывал, как бы добраться до наместника провинции, под каким-нибудь предлогом проникнуть в птичню и увести хоть птенца, хоть старую списанную развалину. Однако наместник помещался далеко на востоке, и даже если допустить, что Варану удалось бы каким-то чудом раздобыть крыламу — след бродяги к тому времени был бы окончательно потерян. Поэтому он полагался только на собственные ноги, да еще на длинный язык — поздороваться, расположить к себе, расспросить — и, мысленно отсеяв болтовню от правды, идти вслед, вслед…

К тому времени он точно знал, как выглядит бродяга. Он мог бы написать его портрет — несмотря даже на то, что разные люди описывали странника по-разному. Варан видел Бродячую Искру в деталях, которых очевидцы не помнили, в подробностях, которых они не могли знать. Он почти потерял сон; дорога вела на юг, весна вела к лету, Варан шел по ночам.

Перекрестки стали его кошмаром. Очутившись перед выбором, он едва не впадал в отчаяние: далеко не всегда рядом оказывались свидетели, знающие, помнящие и готовые указать, куда свернул пожилой пешеход в сером плаще. Бывало, он сбивался со следа и терял то преимущество во времени, в жертву которому был принесен ночной отдых. Три дня — иногда два, иногда четыре — по-прежнему отделяли его от идущего впереди бродяги, и Варану начинало казаться, что Бродячая Искра заколдован, что он окружен непроходимым временем, как замок частоколом, и пробиться к нему ближе, чем на двое суток пути, — невозможно, хоть всю жизнь гонись…

Потом ему вдруг повезло.

Он остановился на ночлег в селении — не поселке даже, а хуторке — основанном всего несколько лет назад. Все дома — пять или шесть — были новые, все дворы — многолюдные, все обитатели молодые, и детей оказалось больше, чем взрослых. Прошлой осенью здесь сыграли несколько свадеб — новобрачные перезимовали с родителями и по весне взялись строить собственные дома.

Варан давно не видел такого шумного, беспечного, веселого строительства. Подростки и юноши таскали бревна, девушки месили глину, чья-то молодая жена, на вид лет пятнадцати, с первенцем внутри большого круглого живота, командовала рытьем канавы с уверенностью опытного фортификатора. Один дом уже стоял, правда, без крыши, другой только поднимался, третий существовал в виде вбитых в землю колышков и натянутых между ними веревок; Варан узнал, что пожилой бродяга, попросившийся на ночлег три дня назад, оказался опытным печником и помог сложить очаг в одной из новостроек.

— Ушел, — сообщила тощая чернявая девчонка, тоже чья-то молодая жена. — Сегодня утром, не рано — солнце уже высоко стояло… Мы его звали остаться еще — нет, ушел, будто дела у него. Денег? Не взял, хоть мы и предлагали. Хлеба ему положили на дорожку, пирога, мяса…

Она говорила, довольная собой, не замечая, как побледнел собеседник. Впрочем, лицо Варана было покрыто бородой и пылью, а глаза его давно уже не были зеркалом души — разве что очень тусклым, закрытым от посторонних зеркалом.

Он поблагодарил — и в ответ на радушное предложение остаться на ночь ответил:

— Спасибо. Я пойду дальше — прямо сейчас.

Молодежь принялась удивляться и уговаривать. Дорога через лес ночью, в темноте, опасна: можно и шею свернуть, и звери, опять же, дикие… Варан только улыбался и качал головой.

— Ну хоть до столбика провожу, — сказал коренастый парень, муж, как оказалось, той беременной решительной жены, что командовала рытьем канав. — Там у нас в лесу столбик врыт — если в первый раз коснешься его, можно загадать желание. Я вот сына загадал — и вот, пожалуйста, сын!

— Погоди… а если дочка?

— Да сын же! Уже и на имя откликается… У нас в роду все бабы заранее знают, кто родится. Как только дитя наклюнется — сразу и имя ему дают, чтобы, значит, времени-то не тратить, пусть привыкает…

Они шли вдоль просеки. Парень говорил, размахивая руками, низкое вечернее солнце подсвечивало красные сосновые стволы. В кронах гнездились птицы — мелкие, суетливые, но все-таки птицы, пернатые, крылатые, не боящиеся подниматься высоко в небо.