Читаем Магазин, или записки продавца полностью

Раньше мне казалось, что настоящий роман тот, над которым можно всласть порыдать. В юности я проливала слезы над “Оводом”, чуть позже над романом “По ком звонит колокол”. Сейчас из меня невозможно выжать слезу литературой. Оттого ли что пережиты жизненные трагедии, или с возрастом закономерно притупляется восприимчивость к написанным историям, но засмеяться над текстом проще, чем заплакать. В последнее время я больше всего ценю в произведении некое настроение, чувственную волну… Если авторы забывают добавить эмоциональный драйв в свой литературный пирог или не умеют готовить соответствующую начинку, текст кажется невкусным, сколько его ни пережевывай. По этой причине большую часть романов не читаю, а пролистываю. Слишком малая концентрация драйва. Не сшибает, не уносит… Музыка в этом плане насыщеннее, сильнее. Она непосредственно действует на нервные окончания.

В книгах всегда что-то недоговаривают. Каждый автор снимает небольшой слой понятного ему бытия, но не охватывает взглядом Вселенную. Ни от одного романа дух не захватывало, как от созерцания “Звездной ночи”.

От ежедневного общения альбом Ван Гога стал затертым и лохматым, как пляжная колода карт. Пришлось деликатно спрятать его в задние ряды. От моих частых взглядов даже краска потускнела на репродукциях. Я просто съела их.

На выходных, гуляя в парке, подруга развлекалась тем, что одушевляла вещи. Делалось это следующим образом. Раиса ловила в шапку первых проснувшихся шмелей или накидывала на них куртку. Главное, чтобы жук побывал, пожужжал как следует в нашей одежде, затем мы отпускали его. Вещь после проведенного ритуала становилась одушевленной. Игра безумно понравилась детям.

А я подумала, что подобным образом “одушевила” каждую страницу альбома Ван Гога, впустив туда свои чувства и желания и поглотив желания и страсти, вложенные в картины.

Весна даже не заглядывает в магазин: нет окон. Холодный свет, пыльные прилавки и вещи. Восемь часов пребывания среди них делают и продавца неодушевленным.

По радио в десятый раз твердят о падении курса доллара, о взрыве самолета, о перестрелке в Чечне. А где-то на земле продолжается нешумный процесс распускания листьев, сосания молока детенышами, целования любимых губ. Размножаются миллионы бактерий, миллиарды вирусов, тысячи насекомых… Бесчисленные мутации внутри организмов каждый день меняют мозаику жизни на земле. Однако жизнь – давно не новость… Главные новости – из мира созданных человеком вещей – аукционы старых картин, выставки новой бытовой техники, премии за лучший бестселлер. И нет ни одного корреспондента, способного отследить настоящее событие дня, – не там ищут, не в тех глубинах, не на той высоте…

Вырвавшись из душного помещения, не села в маршрутку, а долго шла вдоль поля. Вглядываясь, внюхиваясь в рожденное землей. Как радует каждая мелочь – ползающая, летающая, бессмысленная, но живая!

А что если вдруг наступит такое время: выйдешь с работы, а поля нет… И ты шагнешь из пыльного магазина под искусственный купол синтетического города. А поверх городского купола – планетный, а поверх земного – вселенский. Череда колпаков вместо неба. Хорошо, если кто-то будет протирать с них пыль.

Приехали родственники из Краснодара. Повела их в лицей. И тут впервые заметила схожесть комнат лицеистов с комнатой Ван Гога в Арле. Та же аскетическая скромность, те же предметы: стол, кувшин, стул, кровать… Но в изображенной художником комнате пол находится в движении, как эскалатор. От этого создается впечатление, что все вещи медленно уплывают, подвластные некоему подводному течению…

“Дорога с кипарисом и звездой”, “Звездная ночь”. Внутри его картин бьется сердце, циркулирует живой кровоток Вселенной. Маленький кусочек Прованса как срез бесконечного бытия, охваченного неистовой вибрацией. Извивы трав земных повторяют изгибы небесных свитков. Все составляющие мироздания движутся в удивительной гармонии, словно танцуют под неслышную музыку, не сбиваясь с единого ритма. Небо и земля не разделены, они цельны, как первичное яйцо, из которого еще не вылупилась твердь… Сумасходительно!

Суббота. Открытое кафе в Павловске. Серебряные монетки столиков. Желто-бело-зеленые, как весенний салат, газоны. Сиреневое небо с воткнутыми в него звездами-маргаритками. Такие же звезды-маргаритки белели над знаменитым кафе в Арле. Не в этом ли гениальность художника: создать архетип прекрасного вечера, который будет всегда. И тогда, и теперь… И все встретившиеся в нем окажутся бессмертными.

Павловские живописцы возле парковых скамеек выставляют на продажу простенькие картинки: букеты, пруды, дворец.

Краски и холсты у них не хуже, чем были сто лет назад. Да и небо с тех пор не сильно постарело. Отчего же пустует кресло Ван Гога?…

Собираю с каждого дня нектар – разговоров, движений, взглядов. Пока бегу на работу, живой мир цветится, время догоняет пятки, и мысли вирусами внедряются в мозг. Но стоит открыть магазин- покупатели, как антибиотики, гонят паразитов из моей души. Возвращаюсь к нормальному градусу продавца…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века