Читаем Магазин, или записки продавца полностью

Второго я уважала больше. И по его просьбе втюхивала литературу без разбора.

Помнится, какая-то колхозница попросила у меня что-нибудь эротичное почитать в электричке. Я, не моргнув глазом, протянула ей Чарльза Буковски. До сих пор не знаю, правильно ли поступила.

Бывали, правда, авторы, которых не брали, даже несмотря на мои бурные уговоры.

Начальники сетовали:

– Ваша торговая точка единственная, где не покупают Курпатова.

– Такой район, шизофреников мало, а параноиков клинит на Кодексе бусидо. И еще в моде “Пистолеты и револьверы”. И, конечно, “Золотой ус”…

Вокруг универсама теснились мрачные хрущевки и неблагоустроенные дворы. В захолустном торговом заведении для меня развеялись кое-какие мифы. Самые читаемые писатели оказались нечитаемы в моем районе. За три месяца ни разу не спросили Пелевина! Про Сорокина здесь просто не знали. Породы кошек, породы собак, календари и комнатные растения занимали людей куда как больше.

А художественной литературы было завались.

– И вы все это читали? – как-то спросили меня.

– Конечно, нет, – облегченно вздыхаю. – Зачем?

Поначалу от книг оторваться не могла, потом все чаще стала ловить себя на мысли: где-то этот сюжетец и эти мыслишки уже встречались… Только где? Да везде! Античные авторы главное о человеке и его жизни уже сказали. Хотя и это не первоисточник. Надо выйти на ступени магазина и взглянуть на небо, чтобы понять почему…

В ЛГУ я перебралась в декабре. Мне понравилась большая елка перед главным корпусом и километры заснеженных полей вокруг. И потом название, магическое…

Начальники оставались те же самые. Они содержали несколько торговых точек по городу, в основном арендуя помещения в крупных институтах и универсамах. И перетасовывали между ними книги – что где пойдет… Ценники на книгах часто переклеивали (обычно в сторону увеличения стоимости), а так как старые плохо отрывались, то лепили сверху – иногда по три слоя на одной книжной заднице…

В университетском киоске оказалось много изданий, которые я бы никогда не купила, но задаром прочитать интересно. Для оценки, так сказать, печатной продукции.

Начала с раскрученных. Милан Кундера. Какой же это, к черту, любовный роман, где ни у кого из героев путной любви не получается?! Нет Бога, нет Неба, есть большое “Я” Милана Кундеры, но без Космоса оно небольшое и слабопривлекательное. Его герои – безвольные, эгоистичные самцы.

“Я, признаться, люблю в женщине не то, чем она есть сама по себе и для себя, а то, чем она обращена ко мне, чем становится для меня”.

Фу, как скучно.

Некоторые книги как чашка кофе – выпьешь, и спать не хочется. “Бойцовский клуб” – крепкий черный кофе без сахара и молока. Как часто говорит мой знакомый Кирилл о литературе, “меня „вставило“ от этого”. Можно сочинять долгую критику, можно сравнивать Чака Паланика с Толстым и Достоевским, а зачем? Если “вставило”…

“Я был слишком завершенным.

Слишком правильным.

Я хотел выбраться из моей мышиной возни. Перестать играть роль сидящего в самолетном кресле потребителя одноразового масла.

Долой шведскую мебель.

Долой умное искусство.

Я взял отпуск. Я уснул на пляже”.

Вечером спросила у любимого (у нелюбимого о таком спрашивать бессмысленно):

– Хочешь, уедем куда-нибудь к теплому морю на год, будем жить не за свой счет и делать, что захотим?

– Нет, уедем к тете в деревню, и за свой счет. Но все равно будем делать, что захотим!

Первые дни – разведка местности. В окрестностях магазина обнаруживаю несколько гипсовых Пушкинов и россыпи блестящих кубков за победы в спорте. В актовом зале – а он прямо за стеночкой – непрекращающиеся репетиции: девичий хор сменяют завывания одинокого блюзиста, которого к вечеру вытесняет заливистое кукарекание КВН. И все это слушаешь, слушаешь, слушаешь – пока у блюзиста не получится, пока кавээнщики не отточат жало, пока народники про ямщика не напоются…

До столовой иду узкими разветвленно-безликими коридорами Нью-ЛГУ. На контрасте мысленно воссоздаю большой университетский коридор ЛГУ им. Жданова: портреты и бюсты ученых, старинные книги в застекленных стеллажах. История – не евроремонт, за год не сделаешь… А сколько сему высшему учебному заведению? Чуть больше десяти лет. Но если честно, почему-то мне здесь нравится, хотя ничто не напоминает здание Двенадцати коллегий. Много молодых, красивых лиц. Может, в этом дело? Да и обстановка бодрящая… Ежевечерне, проходя мимо светящихся окон спортзала, вижу: бокс бокс, бокс. И еще раз: бокс, бокс, бокс! Бойцовский клуб, однако…

Между дверями, между стеклами. Между внутренним и внешним. Между вещью и потребителем – я – продавец.

Проработав десять лет в постсоветском НИИ, отвыкаешь получать удовольствие от труда, поскольку труд исключительно ненужный: ни стране, ни семье, ни тебе.

А так всегда хотелось испытать кайф от востребованности на рабочем месте. В магазине я словила нечто похожее. Стоит продавцу отлучиться на пять минут, как у прилавка собирается нетерпеливая толпа страждущих.

– Пачку бумаги!

– Тетрадь!

– Дискету!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века