Магический круг

— Так он ответил Иову, — сообщил мне Сэм. — Бог отвечал Иову из бури и последовательно перечислил все, что Он совершил. Он напомнил обо всех творениях, начиная от вод и льдов и кончая лошадьми и страусиными яйцами, не говоря уже о самой вселенной. Иову не удалось вставить даже слова в тот напыщенный монолог, хотя вряд ли ему тогда этого хотелось, учитывая все, что он прошел. Поведение Господа в данном случае кажется непостижимым, и философы раздумывают над ним уже тысячи лет. Но по-моему, я нашел один ключевой момент.

Сэм отвел взгляд от звездного неба и, глядя на меня ясными серыми глазами, процитировал:

— «Где ты был, когда Я полагал основания земли?.. Кто положил меру ей… или кто протягивал по ней вервь?.. Знаешь ли ты уставы неба, можешь ли установить господство его на земле?»[66]

Не дождавшись от меня комментариев, он сказал:

— Весьма своеобразный ответ на весьма своеобразный вопрос, разве ты не согласна?

— Но ведь ты говорил, что Иов спрашивал, где обрести премудрость, — заметила я. — Как же представления о создании вселенной могут ответить на это?

— Вот это-то и озадачивало мудрейших философов во все времена: на что именно указывал Бог? — с улыбкой согласился Сэм. — Но как говорит мой любимый лирический философ: «В итоге философы всегда выходят из той же двери, в которую вошли». С другой стороны, я полагаю, что умеющие читать дорожные карты смогут найти некое объяснение в божественном ответе. Подумай сама, Господь явно намекает на то, что координаты, запечатленные на небесах, суть проводники для мудрости здесь, на земле: «что вверху, то и внизу», понимаешь?

Возможно, тогда я не вполне поняла его слова, но сейчас, по-моему, до меня дошло. Если изначально местоположение связанных друг с другом святынь было отображением самих созвездий, то можно даже представить, что по прошествии времени небесная карта постепенно воплощалась

в карту земли — и, следовательно, в свою очередь можно связать земную географию с теми исходными значениями небесных созвездий: с тотемами и алтарями богов.

Я поняла еще кое-что, хотя теперь у меня оставалось лишь три часа на сон до начала изучения того, как все это связано с Советским Союзом, ядерной энергией и Центральной Азией. Впервые мне действительно удалось нащупать основу и уток, сплетающиеся в узор.

Вольфганг своевременно позвонил мне в номер, предложив за завтраком побеседовать с глазу на глаз перед нашей встречей с советскими ядерщиками. Он сидел в одиночестве у стены за одним из длинных столов того зала, где всего несколько часов назад мы разговаривали с Волгой.

Я прошла мимо русских командировочных в мешковатых черных костюмах, тоскливо поедающих горячую вязкую овсянку и в молчании пьющих черный кофе. Заметив мое приближение, Вольфганг отложил салфетку и встал, чтобы посадить меня на соседний стул, потом любезно налил мне растворимого кофе. Однако заговорил он со мной на редкость сухим и холодным тоном.

— На мой взгляд, ты не вполне осознаешь, в каком положении мы находимся здесь, в России, — начал он. — Сюда редко приглашают западных специалистов для открытого обсуждения, посвященного такой острой теме, и я предупреждал тебя, что за нами будут следить. О чем, черт возьми, ты думала, решив провести в отеле, прямо в этом зале, тайное ночное совещание? С кем ты встречалась?

— Для меня его появление тоже было неожиданным. Я уже приготовилась ко сну, — заверила я Вольфганга. — Это был секретарь моего дядюшки, Волга. Лаф встревожился, когда я не дала о себе знать в Вене. Мне следовало хотя бы позвонить ему.

— Его секретарь? — недоверчиво спросил Вольфганг. — Но мне сообщили, что вы провели вместе несколько часов — чуть ли не до рассвета! О чем он мог говорить так долго?

Я сомневалась, что мне стоит особенно распространяться о нашем ночном разговоре, и вообще меня обидел его тон. Мало того, что я целую неделю не высыпалась, а вчера вообще улеглась спать голодной, так мне еще за завтраком устраивают допрос в духе испанской инквизиции! Поэтому, когда угрюмая женщина с усиками добрела до нашего стола с хлебной корзинкой и миской каши, я зачерпнула себе немного горячей овсянки, сунула в рот кусок подсохшего хлеба и ничего не ответила. Правда, согревшись за этой трапезой, я слегка оттаяла.

— Извини, Вольфганг, но ты же знаешь, как относится к тебе мой дядя Лафкадио, — сказала я. — Он действительно очень беспокоился, не зная, где я пропадаю с тобой в Вене. Не дождавшись меня на ужин, он даже позвонил мне на работу в Айдахо, пытаясь выяснить, что могло со мной произойти.

— Он звонил в твой центр? — перебил меня Вольфганг. — А с кем он там говорил?

— С моим домовладельцем, Оливером Максфилдом. Они знакомы, между прочим, — напомнила я ему. — Видимо, Лафу хотелось что-то обсудить со мной. Мы поговорили немного в Солнечной долине, но какие-то дела он отложил до Вены, а я не объявилась. Именно поэтому он и послал за мной Волгу.

— Какого рода дела? — тихо спросил Вольфганг, сделав глоток кофе.

— Семейные дела, — ответила я. — Очень личного характера.