Дункан размотал шарф, педантично свернул его, складка к складочке, и убрал на полку. После повесил на крючок пропахшее морозной свежестью пальто. Пусть дом и чужой, формально он принадлежал академии, поэтому Дункан имел право находиться в нем в сопровождении ректора без согласия Раяна. Рыскать по комнатам, брать чужие вещи — нет, но отдохнуть, погреться у камина — само собой разумеется.
— Советуете забрать ее?
Скотт следом за Бранцелем шагнул в гостиную. Взгляд быстро обежал стены, а затем остановился на Лике.
Девушка украдкой сжала кулаки. Пожалуйста, только не домой!
— Ну, проступок серьезный, но я пока не решил.
Заметив весело потрескивавшее пламя, ректор поспешил к нему, в блаженстве простер ладони над каминной решеткой.
— Замерз как собака! — посетовал Бранцель. — Целый день на ногах, чаю выпить некогда. То учебные дела, то Тайной канцелярии помогаю…
Если он рассчитывал на сочувствие Дункана, то его не дождался. Лика тоже осталась глуха к намекам. Прямой просьбы не было, она не обязана потчевать гостя горячим.
— И как далеко вы продвинулись? — из вежливости поинтересовался Скотт.
— Работаем, — обтекаемо ответил ректор.
На самом деле он понятия не имел, как обстояли дела.
— Так что там с бегством Лики? Хотела пройтись по лавкам перед днем рождения?
Рискуя навлечь на себя очередное наказание, девушка опередила ответ ректора, выпалила правду:
— Я нарушила приказ вовсе не ради развлечений, я хотела помешать напоить господина Энсиса «Глотком правды».
— Вот как? — Брови Дункана удивленно взмыли вверх. — «Глоток правды» создавался для особо опасных преступников. Насколько мне известно, магистр Энсис к ним не относится.
Скотт обратил на ректора острый взгляд чуть прищуренных глаз. Бранцель нервным движением поправил узел галстука и поспешил восстановить рушившуюся на глазах репутацию академии:
— Все было не совсем так. Господин Энсис добровольно предложил прибегнуть к этой процедуре. Сами понимаете, его прошлое бросало тень на настоящее. Однако теперь его благонадежность доказана Тайной канцелярией.
— Меньше всего на свете меня сейчас волнует благонадежность магистра Энсиса. — Голос Дункана прогремел как раскаты грома. — Меня беспокоит моя дочь. С чего вдруг ей волноваться за незнакомого мужчину? Сдается, вы понятия не имеете о том, что творится у вас под носом.
Тучи над головой Лики стремительно сгущались. Еще немного, и ее чувства станут всеобщим достоянием. Нужно как-то выкрутиться, найти логичное объяснение своего неразумного поведения. Эх, если бы она тогда послушала Ларса!.. Но чего уж там!
Лику поймали, когда она пыталась перелезть через ограду. У нее почти получилось бы, но проклятое охранное заклинание подняло жуткий шум! От его писка заложило уши, она чудом не оглохла.
— Естественно, я волновалась. Господин Энсис — уникальный специалист, вдобавок единственный знает повадки Альмы. Нет, я безмерно уважаю других преподавателей, милорда ректора, например, но только под его защитой я чувствую себя в относительной безопасности. Вдобавок не мне тебе объяснять побочные эффекты «Глотка правды». Господин Энсис мог не только умереть, но и потерять рассудок. Только представь, чем бы все обернулось для Ойма!
Лишь бы ее ответ прозвучал убедительно! Раз за разом прокручивая его в голове, Лика находила все новые изъяны. Но слова сказаны, обратно не вернешь.
— Хм, а ведь моя дочь права, — неожиданно встал на ее сторону Скотт. — Крайне неразумно подвергать риску единственного охотника, которому знакомы повадки зверя.
— Мы прекрасно справились бы без Энсиса. Стихийную магию недооценивают. Вы ведь огневик, как и я? — Второй стихией ректора был воздух. — Сожжем ее, и все. Была и нет стригессы.
— Магистра Энсиса вы тоже собирались сжечь? — насмешливо глянул на него Дункан. — Георг, похоже, вы смутно представляете последствия «Глотка правды». Вам сильно повезло бы, если бы выпивший его человек просто умер. Отделались бы объяснительной и строгим выговором, ну понижением в должности. Зато если бы магистр сошел с ума, вас судили бы.
— Но… — Лицо ректора покрылось пятнами. — Я не понимаю, с какой стати…
— С такой, что вы знали о намерениях подчиненного и поощряли их. Свои собственные предрассудки поставили выше безопасности горожан.
Рот Бранцеля приоткрылся, глаза выпучились. Он действительно не подумал об этом.
— Так что, — подытожил Дункан, — опасения моей дочери были обоснованы, порыв благороден, поэтому я требую освободить ее из-под домашнего ареста и допустить к учебе.
— Хорошо, будь по-вашему, — неохотно согласился ректор.
Он одарил Лику взглядом, в котором ясно читалось: «Повезло тебе! Благодари отца, что выкрутилась, но в другой раз не выйдет». Девушке было все равно. Пусть хоть проклинает, главное, она свободна, запись в личном деле аннулируют!
Все внутри нее пело. Лика сможет помогать Раяну! Хотелось кинуться отцу на шею и расцеловать в обе щеки, но приходилось соблюдать приличия. Да и не терпел Дункан Скотт «телячьих нежностей», считал их признаком эмоциональной распущенности и слабой дисциплины.