Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь

Вглядываясь в две идеологические формулы: «Все мы вышли из гоголевской «Шинели» (это сказано Эженом Вогюэ в рассуждении об истоках творчества Достоевского) и «Вышли мы все из народа» (песня, написанная революционером Леонидом Радиным), Нина Леонтьевна Манухина-Шенгели написала: «Пересечение этих двух утоптанных путей означило катастрофу. Тектонический сдвиг быта, бытия, истории, современности, культуры, варварства. Позвонки столетий разошлись – и судьбы тех, кто очутились между ними, распались, как стекляшки сломанного калейдоскопа. Все эти метафоры есть у лучших очевидцев – поэтов того времени: не воображением созданы, но писаны с натуры. Успели превратиться в клише, но не перестали быть верными…»

Кажется, именно об этом написал в своей антологии «Десять веков русской поэзии» Евгений Евтушенко: «Может, все мы с вами вышли из «Шинели», / но из брюсовского сюртука – Шенгели».

До этого не чаявший в Нине души муж часто возил ее по заграницам, где она подолгу живала и в Париже, и в Ницце, и где у нее было много поклонников. Ей очень нравилась русская культура, и она с удовольствием ездила из Ниццы в Париж на выступления балетной труппы Сергея Дягилева. Именно к этому времени относятся первые поэтические выступления ее самой. Одним из самых ярких стихотворений той поры является «Мечта о Париже» – так, к сожалению, и не вошедшее до сих пор ни в один поэтический сборник:

Седой, неразрывный туман опускается ниже и ниже,Завесой сплошною окутал сады и дома,А в сердце – безумье мечты о далеком Париже,О радостной жизни, похожей на бег Cinema.По шумным бульварам идти и толпой опьяняться,

И яркие краски витрин восхищенно впивать,Случайной улыбкой обжечься, и звонко смеяться,И темный букетик фиалок в петлицу вдевать.А после в auto – распахнуть соболя шелковистые,Откинуть с лица паутинно-прозрачный вуаль,Вдыхать упоенно фиалки росисто-душистые,И жадно следить – промелькнули Vendome, Etoile…Вбежать в вестибюль, расстегнуть торопливо перчатки,Всю нежность вложить в этот первый ласкающий взгляд,

И вместе – смеяться, и петь, и решать мировые загадки,И пить безрассудно бунтующей юности яд!..Лежать у камина на тигровой шкуре змеистойИ слушать внимательно сказку пылающих дров…Потом окунуться в зрачки серебристо-лучистые,И душу раскрытую трепетно выпить без слов…Идти, разрывая устало туман онемелый,Нечаянно вынуть платок, надушенный слегка Mimosees,

И плакать по-детски, в тоске безутешно-несмелой,Об ярко сожженных мгновеньях на Champs Elisees…

В «незабываемом 1918-м» Нине Манухиной было двадцать пять лет. И она писала стихи – конечно же, о переживаниях, которые ей самой представлялись самыми единственными и неповторимыми, и которые, будучи изложены на бумаге, были очень похожи на то, что сочиняли многие ее сверстницы с благополучной изначально судьбой, надышавшиеся декадентскими пряностями символизма. Но все-таки это были уже настоящие стихи, заслуживающие к себе серьезного внимания:

Ночным медлительным покоемИспепелен дневной костер,И пчелы звезд лучистым роемУсеяли небес шатер.Расплывчато маячат зданья,Струится сонно тишина.

Душа, набухши от страданья,Опять тоской оглушена.Прибои дней все монотонней,Невнятней мысли и слова,И равнодушье углубленней,И ниже никнет голова.И сердце в горестном уклонеНе верит в боль звенящих строк…И жизнь сквозь сжатые ладониСочится, как речной песок.